Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны

– Один из снятых вами фильмов называется «Терроризм как реклама». Откуда взялось такое название?

– Мы делали этот фильм с Аидой Соболевой при поддержке Росгоскино. Тема была понятна и злободневна: как вести себя журналисту при освещении террористических актов? Давать ли слово террористам? В работе тех, кто освещает подобные темы, всегда возникает много сложных вопросов. К сожалению, хронометраж фильма всего 26 минут, и мы не смогли раскрыть все темы. Хотя примечательные моменты мы отметили. Позже планировали продолжить работу, но финансирование было прекращено.

– Каково ваше отношение к этой проблеме как журналиста: стоит ли давать слово террористам?

– В каждом случае по-разному. Но в целом я считаю, что главный критерий того, как вести себя при освещении террористического акта, – поможет ли это сохранить жизнь заложникам? Спасет ли это чьи-то жизни? Если это спасет жизни людей, то, я считаю, террористам можно давать слово. Другое дело, какие слова давать в эфир, а какие не давать. Например, когда в 1995 году захватили Буденновск – это был самый массовый захват заложников в истории, – Черномырдин вышел на прямую связь с Басаевым. Должен он был это делать? В этой ситуации, я считаю, что должен был. Иначе жертв могло быть гораздо больше, чем 131 человек. Позже власти были вынуждены Басаева отпустить. Он потребовал к себе в автобус журналистов и депутатов. А я был в числе 12 российских журналистов, которые согласились поехать с ним. Кстати, иностранных журналистов там было много. Но как только всем раздали бумаги на подпись – согласен добровольно сопроводить банду, – ни одного иностранного журналиста не осталось. В этом смысле наши журналисты вели себя намного мужественнее, хладнокровнее и профессиональнее, чем иностранцы.

– Может быть, потому что это была, что называется, «своя» война?

– Я тут имею в виду не этот случай, а вообще работу российских журналистов в горячих точках. Они всегда проявляли удивительную смекалку и умение выкручиваться из самых невероятных ситуаций, тогда как иностранные коллеги больше проявляли осмотрительность и осторожность. Возможно, это во благо, но для работы не всегда бывает полезно. Я сейчас хочу выпустить книгу, в которой будут приведены воспоминания мои личные и моих коллег, а также некоторые элементарные правила для журналистов – как вести себя при работе в горячих точках. Как себя вести с военными, как – с повстанцами и террористами, а как – с жителями незнакомого региона.

– Работая журналистом во время чеченских войн, вы брали интервью и у Басаева, и у Радуева. Это была их инициатива? Или заказ редакции? И как вам удавалось на них выходить – они вам доверяли?

– Это не могла быть только их инициатива. Редакция сама была заинтересована в интервью с ними.

– То есть редакция выходила на контакт с ними?

– В редакции говорили: «Если тебе удастся в командировке с ними встретиться и пообщаться – сделай это». Мы пытались представить обе стороны. У нас были бригады, которые одновременно работали по разные стороны. Например, я ухожу в горы за Басаевым или Дудаевым, а другая съемочная группа работает с командованием федеральных сил. Хотя мы старались сделать упор не на военных событиях – кто кого побеждает, а на том, как эти события отражаются на рядовых солдатах, на обычных гражданах, оказавшихся в этой ситуации. Для меня до сих пор остается открытым вопрос, почему спецслужбы не могли найти выход на Дудаева или Басаева. Я не помню случая, когда бы я захотел кого-то из них увидеть и не нашел выход. Когда было задание редакции найти и задать какие-то вопросы, то я на них выходил. После Буденновска, когда Басаев скрывался в горах Чечни, ФСК рыскала везде и не могла его найти. В редакции тоже решили его поискать, и через две недели нашли. Мы привезли большое интервью, записывали его всю ночь, и картину оно проясняло. Мы много раз встречались с Масхадовым как с потенциальным политиком, на которого можно сделать ставку, начать какой-то диалог. Но в России не было стабильной, структурированной и организованной власти, она бросалась из одной крайности в другую, и в итоге ничего не вышло.

– А почему, на ваш взгляд, в итоге было решено сделать ставку на Кадырова, а не на Масхадова?

– Во-первых, Кадыров представитель самого большого тейпа Чечни, а Масхадов – нет. Это очень важно. Во-вторых, у власти была попытка выйти на связь с Масхадовым, но у того не было группы людей, на которых можно было бы опереться и навести порядок. Например, выстроить отношения с Москвой. Масхадов был великолепным офицером-артиллеристом, прослужившим до самого распада СССР в Прибалтике. Но он был слабым политиком. В отличие от Кадырова, у которого еще была и группа людей, на которых опереться он мог. Думаю, именно поэтому была сделана ставка на Кадырова. Кроме того, ведь он был реальным духовным лидером в своем регионе. Нельзя сказать, что он был несомненным духовным лидером, но к 2000 году, когда в Чечне произошел резкий раскол между радикальными исламистами и приверженцами традиционного ислама, победили кадыровские силы. Я был недавно в Грозном, и сейчас невозможно узнать город, настолько сильно он изменился. Я при этом знаю, какой ценой это дается. Люди все еще продолжают пропадать. Но, видимо, это как раз та цена, которую приходится отдавать за стабильность и за то, чтобы строить республику дальше.

– Если бы сейчас, например, в редакции Первого канала вам сказали, мол, спецслужбы не могут найти Доку Умарова, – найдите и возьмите у него интервью. Думаете, это было бы для вас реально?

– Я думаю, что нет ничего невозможного. Не знаю почему, но мне как-то везло и удавалось выходить какими-то путями на них. Я всегда выжидал. Запрашивал то, что меня интересует, но никогда не давил и не подгонял, условий не ставил. Это очень важно, поскольку ты имеешь дело с людьми воюющими, и на каждое резкое движение с твоей стороны могут отреагировать неадекватно. Ты пришел – ушел. А они остаются и воюют дальше. Когда мы ехали из того же Буденновска в Чечню целые сутки, мы оказались в одном автобусе с Басаевым. Я за все это время ни разу не приставал к нему с вопросами. Нервное напряжение там было на пределе, и я понимал, что любое вмешательство с микрофоном неуместно. Нельзя никогда думать, что я вот такой журналист, все покажу да расскажу. Нельзя себя так позиционировать в общении с террористами, поскольку любое неверное движение может прервать контакт. Или все закончится еще хуже.

Эта книга уникальна. Мало кто из заложников, пережив все ужасы плена, готов опять возвращаться к тем скорбным дням, когда покидала даже надежда.

Мы все во «Взгляде» были уверены, что наша, как говорится, торговая марка защитит нас от бандитского произвола. Так было испокон века. В какие только передряги ни попадали журналисты «Взгляда», но всегда находились люди, которые приходили на помощь, потому что им было близко то, что мы говорили с экрана. Так было и в Чечне. В наших репортажах с чеченских войн мы рассказывали о том, как люди, несмотря на ужасы происходящего, находили в себе силы оставаться людьми, приходить на помощь слабым, делиться последним с обездоленными. Бывало, что воевавшие друг против друга русский и чеченец встречались на свадьбе одного из них или вместе ехали навещать раненых в госпиталь. Во многом именно такие истории по-своему защищали нас и наших корреспондентов в командировках в Чечню.

Но не защитили. Один раз обошлось тяжелым и длинным разговором с полевым командиром, которому не понравился один из наших сюжетов. Тогда удалось его убедить, и Ильяс вернулся в Москву.

И вот плен. Для меня, как для ведущего программы «Взгляд» и руководителя всей телекомпании «ВиД», это был вызов – профессиональный и человеческий. Последовали сложные переговоры в Москве, в Махачкале, в Грозном и других местах. Помогали многие замечательные люди: майор Измайлов из «Новой газеты», который много раз участвовал в спасении пленных российских солдат, российские контрразведчики, чьи имена я не назову по понятным соображениям, руководство Ингушетии и «кровники» чеченцев из соседнего Дагестана.

Помню встречу с одним из главных работорговцев, вице-президентом мятежной Чечни Яндарбиевым, – долгие разговоры, психологическое давление и… полное отсутствие результата. Потом встреча в лесу с самой бандой. Хотели миллион долларов, я вытащил кредитку и предложил ее обнулить прямо день в день в Махачкале. На ней было $120 000. Торговались, было неуютно под их звериными взглядами и стволами. И опять не получилось.

И вот, наконец, долгожданный рейс в Слепцовск, в Ингушетию. На борту спецы, встречает Дауд Коригов, бывший тогда министром внутренних дел Ингушетии. Еще час, и я не верю своим глазам. Ребята с нами, измученные, худые, но живые.