Михаил Бабушкин - Записки летчика М.С.Бабушкина. 1893-1938

Мы отправляемся спать лишь в те часы, когда испытываем потребность в отдыхе. Но в наглухо задернутых палатках спать не хочется: все наши помыслы на острове Рудольфа – какая там погода, когда вылетят остальные три корабля?

Спим мы на полюсе нормально – не в меховых одеждах, как, вероятно, думают многие в Москве, а по-настоящему раздеваясь, с той лишь разницей, что залезаем не под одеяло, а в меховые мешки.

На второй день нашего пребывания на полюсе мы увидели живое существо. Это была маленькая северная птичка – пуночка, немногим больше и чуть светлее воробья. Мы очень обрадовались неожиданной пернатой гостье и стали раздумывать, откуда она могла появиться. Пришли к выводу, что пуночка, которых очень много на острове Рудольфа, во время нашего пребывания там свила себе гнездо на самолете «Н-170» и вместе с нами перелетела на Северный полюс. Впрочем, это был не научный вывод, а лишь предположение «летной части».

25 мая получаем радиограмму с острова Рудольфа:

«Погода улучшается, Молоков готовится к старту». Вскоре вторая радиограмма: «Молоков, Алексеев и Мазурук вылетели на Северный полюс».

Мы с нетерпением ждем своих товарищей. Мысленно вместе с ними преодолеваем расстояние, отделяющее остров Рудольфа от нашей дрейфующей станции.

Подходит время, когда корабли должны появиться на горизонте.

Я забираюсь на крыло машины и, вооружившись биноклем, всматриваюсь в горизонт. Замечаю крошечную черную точку.

– Вот самолет!

Машина приближается к лагерю, делает два круга. Это самолет Молокова. Спустя несколько минут Василий Сергеевич плавно сажает свою машину на ледяное поле и подруливает к нашему самолету. По всем правилам, как на нормальном аэродроме!

Из молоковской машины выскакивают люди. Мы обнимаемся и горячо поздравляем друг друга. Нашего полку прибыло!

Вот тогда мне вспомнилось, что у авиаторов в прошлом, до революции, так же как и у моряков, было много всевозможных суеверий и предрассудков. Если на аэродром попа привезти, обязательно будет несчастье; в понедельник вылетать нельзя; тринадцати человекам нельзя садиться за стол – приведут нищего и посадят обедать, лишь бы было четырнадцать; тринадцатый полет пилот старался как-нибудь поскорее закончить, чтобы сразу на четырнадцатый перейти. Много пропадало хороших летных дней из-за того, что никто не хотел летать в понедельники…

Только революция покончила с этим мракобесием и суеверием. Вот нам на число «13» прямо везло: тринадцать посадок сделали – все благополучно, без поломок; тринадцать человек прилетели на Северный полюс, и ни один не потерялся…

Мы на Северный полюс полетели друзьями, а возвращаемся отсюда братьями. Суровый, недоступный Северный полюс сроднил нас всех, показал, чем каждый живет, чем он дышит и как в трудные минуты может проявить себя.

Северный полюс открыт давно. Он еще Пири открыт.

Мы его не открыли, а завоевали. Северный полюс ждал своего хозяина. И вот этот хозяин наконец явился. Этот хозяин – наша родина, Советский Союз.

Нас было тринадцать на флагманском воздушном корабле «Н-170». Сейчас мне хочется прежде всего говорить о Водопьянове и Спирине.

Михаил Васильевич Водопьянов – фигура цельная, полная первобытной непосредственности, вся устремленная вперед, в живое действие. Это простая, открытая душа, легко воспламеняющаяся и тяготеющая к жизни большого накала. Его беспокойная голова полна всегда смелых мечтаний, которые возникают в нем с большой легкостью, но закрепляются упорно и надолго.

Часто, когда вопрос на совещании был уже почти решен, раздавался его голос:

– А у меня еще одна идея есть… У меня еще одна мыслишка появилась…

Это человек, обладающий огромной силой желаний, порожденных в нем мечтой. С каким фантастическим по своей страсти упорством, с какой мужественной трезвостью реалиста-практика рвался он на полюс! И вот – завоевал!

Талантливый самородок, горячий, пышущий жаром, словно вынутый из раскаленных недр земли, Водопьянов – изумительный товарищ, который никогда, ни за что в жизни не оставит друга в беде. Он всегда о всех беспокоится, вечно тревожится о других.

В Арктике он бывал немного. Знаменитое спасение челюскинцев – вот его блистательный дебют за Полярным кругом. Потом он летал на Чукотку. И он еще не выработал в себе «ледяной» выдержки, которая есть у многих старых работников Арктики.

Когда Мазурук сел на льдину в стороне от нас, Водопьянов очень болезненно это переживал. Скажу прямо: из всех нас Водопьянов особенно волновался в часы, когда отсутствовала связь с задержавшимся Мазуруком. Он уже поговаривал о том, что надо лететь, искать Мазурука, спасать. Он места себе не находил. И если бы не Отто Юльевич, который спокойно доказывал, что Арктика требует терпения и не допускает никакой поспешности, Водопьянов, вероятно, уже сорвался бы и полетел, забыв о себе и думая лишь о затерявшемся, по его мнению, во льдах товарище.

Кое-как нам удалось уговорить Водопьянова, что пока нет никаких оснований тревожиться: Мазурук – отличный командир, связь должна наладиться, вероятно волны не проходят. И действительно, связь с Мазуруком вскоре была установлена.

Я лично знаю Водопьянова давно, знавал его, когда он еще работал в мастерских «Добролета»; потом был механиком на линии, сдал экзамен на летчика. Он всегда производил на меня впечатление хорошего, талантливого человека, очень способного летчика. Но мне особенно радостно было заметить в нем перемену, которая произошла после того, как Водопьянов был принят в партию. У него появилось замечательное чувство ответственности перед народом, перед страной. Он почувствовал, что партия от него требует быть не только героем, но и образцом настоящего человека. Это очень серьезно на него повлияло. С этого момента он стал особенно быстро расти.

Со Спириным я познакомился у Водопьянова, когда мы готовились к отлету из Москвы. Он показался мне человеком замкнутым, с чересчур спокойным характером – прямая противоположность Водопьянову. Но общее впечатление осталось хорошее. Чувствовалось, что человек этот – солидный, устойчивый, зря не болтает и знает вес своего слова.

Такое впечатление выгодно для штурмана. Летчик должен верить в своего штурмана. Если нет у тебя доверия – значит, пойдут нелады: не «спеться» ни на земле, ни в воздухе. В таких случаях лучше уж сразу разойтись.

Спирин, придя на самолет, внес какой-то свой особенный, ровный и спокойный тон в работу и во взаимоотношения членов экипажа.

Но полностью мы оценили Спирина, когда шли на Рудольф. Мы были просто восхищены уверенным мастерством этого человека. Мне почти не приходилось видеть, чтобы штурман в труднейшей обстановке над облаками с такой абсолютной точностью определял местонахождение самолета и безошибочно делал прокладку курса.