Нина Пицык - Богомолец

— АЦС — это сильнейшее из всех известных средств воздействия на физиологическую систему соединительной ткани.

Академик Украинской академии наук В. П. Протопопов достижение Богомольца сравнивает с открытиями Л. Пастера:

— Я с полной откровенностью должен сказать, что мы счастливы быть современниками такого торжества науки, первыми собирателями практической жатвы, явившейся в результате блестящего теоретического посева.

Богомолец писал: «Конференция по сыворотке прошла очень хорошо, можно сказать — отлично. 54 госпиталя и несколько клиник из различных городов подтвердили эффективность нашей сыворотки… Начальник Главного военно-санитарного управления Советской Армии отдал приказ о широком применении АЦС во всех госпиталях. Теперь у меня новая забота — расширение производства АЦС и в Москве и в Уфе».

Уже несколько недель Александр Александрович лежит дома тяжелобольной.

— Полный покой, серьезное лечение! — настаивает профессор Владимир Харитонович Василенко, вслушиваясь в шорохи, вползающие в трубку стетоскопа. — Резкое ухудшение. Я не ошибусь, если назову положение серьезным. Остальное — решайте сами: вы оба врачи, — говорит известный терапевт жене и сыну больного.

— Эксудативный плеврит? — допытывается больной, напоминая, что он тоже врач, и тут же переходит в наступление: — Постельный режим? Покой в такое время?!

В начале декабря 1942 года Богомольца вывезли за шесть километров от Уфы — подальше от дел.

Под толстой снеговой шапкой на опушке леса дремлет пустующая дача. Кругом деревья, закопавшиеся по колено в снег, а прямо — в ледяном плену речка Белая. Поселились с семьей академика М. А. Лаврентьева, с которым Александра Александровича связывала многолетняя дружба.

Новое жилье сразу понравилось больному и корабельной чистотой и каким-то милым домашним уютом. «Объективно, здесь отлично, — писал Александр Александрович знакомым в одном из писем. — Спокойно, тихо, легко дышится смолистым воздухом, только страшно скучно. Мучаюсь от собственной беспомощности, от мысли о том, что люди жизнь свою отдают, а я нежусь. Только и оправдания, что иной раз сил нет добраться от печки до окна. А в остальном жизнь у нас, как у монахов, — тихо и чисто».

Пока лежал прикованный к постели, Ольга Георгиевна, сын, его жена Зоя не отходили от больного.

Когда начал вставать с постели, в окно наблюдал, как дети «целыми днями купаются в снегу и свежем воздухе». Взялся было за книги, да сын тайно приспособился устраивать домашние «электроаварии»: отвинчивал пробки. Тогда у печки водружался патефон, и больной часами слушал музыку. Потрескивают смолистые дрова, отблески пламени дрожат на стенах и на полу. Мысли, будто на крыльях, уносят Богомольца домой, на Украину. Иногда скупо спросит сына:

— Ты представляешь себе немцев на нашем Крещатике?

Приехал проведать президента поэт Максим Фаддеевич Рыльский. У него большая радость: без кандидатского стажа принят в ряды ВКП(б).

— Я тоже, — говорит Александр Александрович, — годы работы президентом считаю своим партийным стажем.

В сентябре 1942 года Богомолец писал Н. С. Хрущеву на фронт: «Вернемся в Киев, для академии понадобится помещение в два раза большее, чем до войны, — столько задумал новых дел. Надеюсь на вашу поддержку. А что касается сил, то, может быть, как Антей, на родной земле стану богатырем».

Ночью, накануне двадцать пятой годовщины Октября, разгулялась буря. Казалось, ветер обезумел, так он стучал, рвался в блиндаж, заплетал над ним вихревые косы, бросал в людей горсти песка и воды.

Шинель на Гуле Королевой намокла, сапоги от комковатой грязи отяжелели. Кое-как закрыла дверь в землянке — и к приемнику. Но в эфире один треск. Только и услышала: «И на нашей улице будет праздник!»

— Королева — в штаб батальона!

В штабе накрыт праздничный стол. После приевшейся тушенки колбаса, рыба, птица, печенье, мед кажутся объедением. А на земляных полочках — пакетики, коробки, мешочки. Все это прислано из Башкирии в подарок дивизии, сформированной на ее земле.

— Гуля, с двойным праздником, — годовщиной Октября и награждением орденом! — поздравляет комбат Куприянов, и санинструктор Гуля, ласково прозванная бойцами «огненной девушкой» из Киева, отходит от стола с самым увесистым мешочком, подарком «незнакомому бойцу».

Письмо лаконичное, написанное каллиграфическим почерком. По привычке Гуля сначала глядит в конец, на подпись и от удивления вскрикивает: «А. Богомолец!»

— Товарищи, минуточку: письмо от академика Богомольца!

А через несколько дней дивизии, стоявшие насмерть на северо-запад от Волгограда, вместе со всей Донской армией приготовились к прыжку на врага. На митинге в лесном овраге, в ночной тишине бойцы напряженно слушали выступающих.

— Под стенами Волгограда — вот в этой покрытой снегом донской степи, — звенел голос Королевой, — мы бьемся не за маленькое место под солнцем, а за солнце для всего человечества. Вот послушайте письмо от академика Богомольца!

Гуля вынула из нагрудного кармана небольшой листок.

— «Я всю жизнь отдал людям, поискам средств сделать ее долгой, — читала Королева. — А сейчас жалею об одном — что годы и нездоровье не позволяют мне быть рядом с вами, товарищи бойцы… Жизнь — это еще не все. Надо суметь прожить ее не для себя, а для людей, для Родины».

На секунду она замолкает — подбирает слова. Наконец говорит:

— Так вот, я прошу командование отправить на передовую. За Богомольцем я повторяю: «Жизнь — это не все. Надо еще суметь прожить ее не для себя, а для людей, для Родины».

Высота 56,8 считалась ключом к прорыву мощно укрепленных вражеских позиций. Гуля оказалась в числе шестерки, первой прорвавшейся к высоте. В критический момент киевлянка Королева подняла взвод в атаку. Шальной осколок нашел ее. Она упала плашмя, широко раскинув руки и, будто прислушиваясь, прильнула ухом к земле. Уже затянулись предсмертной пеленой глаза, а синеющие губы все повторяли одну и ту же фразу: «Жизнь — это не все!..»

Из Уфы Академия наук УССР сначала переехала в Москву. В пути Александр Александрович снова заболел. Самопроизвольный разрыв пораженного туберкулезом легкого создал угрожающее положение. Сдавало сердце. Моментами казалось, что Богомольцу с болезнью не справиться.

С Ниной Петровной Хрущевой Ольга Георгиевна говорила сквозь слезы. Какие же слова утешения найти для нее?

Никите Сергеевичу, позвонившему в Москву из-под Киева, на вопрос: «Как дела?» — жена первым делом сказала: