Савва Дангулов - Кузнецкий мост

— Я не сомневаюсь, — заметил русский и встал — он мог себе позволить быть великодушным.

— Мы не держим их в резерве, чтобы потом вдруг выпустить из рукава, — поспешно сообщил Черчилль и приподнялся — после того, как встали русский и американец, сидеть было неприлично.

У черчиллевских зигзагов могло быть одно объяснение — недоставало веры, прежде всего в себя, в прочность своего положения. Конечно же прямо об этом Черчилль не говорил и не мог говорить, но поведение его на конференции, психологическое существо поведения все объясняло: поколеблено нечто такое, что было у Черчилля незыблемым, — уверенность в себе. Все объяснили выборы: Эттли вернулся в Потсдам без Черчилля.

А между тем круг главных проблем, подлежащих обсуждению конференции, сузился: западные рубежи Польши, репарации, правовое положение стран, бывших союзниками Германии.

28 июля — шло десятое заседание — было отмечено на конференции штормовым ветром силы завидной: сшиблись позиции, как, впрочем, и амбиции. Внимательный наблюдатель должен был установить: только компромисс, компромисс всемогущий может спасти положение — если делегации не пойдут на уступки, конференции не избежать кризиса.

Обратились к средству, теперь уже испытанному: передали трудные вопросы министрам иностранных дел, прервав заседания большой тройки. Неизвестно, насколько долга должна быть пауза: быть может, день, а возможно, и два, но в преддверии большой перемены вдруг обнаружилась одна особенность: американцы дали понять, что может иметь место обмен… Да, мы не обмолвились — обмен. Строго говоря: обмен — категория не столько дипломатическая, сколько военная, быть может, даже экономическая. В соответствующей ситуации можно отвести войска за демаркационную линию и таким образом произвести своеобразный обмен территориями. Впрочем, может иметь место обмен и не столь условный: например, генерал может быть обменен на двух полковников — впрочем, число полковников может быть и иным, в зависимости от звания генерала и его достоинств, нынешних и потенциальных. Но в тот июльский день, памятный, американцы подали мысль об ином обмене. Видно, польская делегация, прибывшая в Потсдам и неоднократно уже встретившаяся с американцами, сделала свое дело — Трумэн был склонен уступить. Но он хотел продать эту свою уступку возможно дороже — так возникла мысль об обмене. Эта мысль прозвучала приблизительно так: если вы примете нашу пропозицию о репарациях, мы дадим согласие на новую границу Польши на западе… Ну, что можно тут сказать? Мнение это было столь же откровенно грубо, сколь и цинично — вряд ли это тот тон, который должен торжествовать в диалоге между союзниками, завершившими войну против несправедливости. Но все слова, в которые была облечена вожделенная пропозиция, стояли на своих местах: имелся в виду обмен именно такого рода… Но, быть может, мы забежали вперед и ненароком обогнали события? Не резонно ли подождать, чем закончится двухдневный передых, и взглянуть, как разовьются события? Быть может, есть иные пути, чем обмен?

Но двухдневная пауза истекла, и мысль американцев об обмене была легализована. Президент предоставил слово своему министру иностранных дел. Бирнс завертел маленькой головкой, точно давая возможность соседям справа и слева оценить профиль лица с орлиным носом и коротким подбородком с вмятиной, произнес: американцы готовы принять западную границу Польши и согласятся на прием некоторых стран в Организацию Объединенных Наций, если будет принят американский план репараций. Иначе говоря, американцы шли на приступ конференции, воздев свой штандарт — обмен.

Конференция вернулась к многотерпимой проблеме репараций. Американцы изложили свой план — четверть капитального оборудования Рура, не нужного для мирных дел, должно быть передано русским взамен продовольствия, угля, цинка, калия из советской зоны. Кроме того, пятнадцать процентов оборудования Рура предполагалось передать русским, как говорилось в американском плане, без оплаты и обмена. У американского плана было двойное дно, достаточно просторное: план не указывал сумму, которой оценивалось оборудование, предназначенное для передачи русским. Это давало известные возможности для маневра: размеры поставок могли быть и велики, и малы. Кроме того, главная статья говорила не столько о поставках, сколько, в сущности, о торговом обмене и к репарациям имела отношение косвенное. Был в американском плане еще один ход, как шахматисты говорят, тихий: он давал возможность Руру обратиться в своеобразное пресмыкающееся, которое обладает способностью по осени сбрасывать шкуру старую, оставаясь в шкуре новой. Иначе говоря, репарации давали возможность Руру осуществить процесс обновления своей оснастки, задержавшийся в годы войны. Но британская делегация внесла свои дополнения в американский план, будто бы он был недостаточно совершенным: англичане полагали, что оборудование должно быть изъято не только из Рура, но изо всех западных зон поровну, — иначе говоря, англичане распространили блага обновления на все зоны.

Если же вернуться к двум остальным вопросам, то они в соответствии с американским планом выглядели так: поляки могут взять в свои руки управление на всей территории, которую они требовали. Документ о признании Румынии, Болгарии, Венгрии и в какой-то мере Финляндии воспримет русскую формулу: три правительства согласны, каждое в отдельности, изучить в ближайшее время в свете условий, которые будут тогда существовать, вопрос об установлении в возможной степени дипломатических отношений… Конечно, окончательный текст лишь в известной мере отразил русскую формулу, вобрав в себя казуистику англо-американской аргументации, которая эту формулу во многом обескровила: «Три правительства, каждое в отдельности», «в свете условий, которые будут тогда существовать», «в возможной степени дипломатических отношений»… Как было отмечено, оговорки обесценивали главную мысль документа — признание, но снимали возражения англосаксов.

Итак, конференция вновь обратилась к многосложному вопросу о репарациях — Эттли, как случалось потом неоднократно, ушел на время, и его место занял Бевин — узкогрудый Эттли испарился как бы невзначай, и грузному Бевину, наоборот, легко было явить конференции свои жидкие килограммы, заключенные в рогожку летнего костюма, как в мешок.

Взяв дирижерскую палочку, Бевин был самонадеян — тасовались проценты, простейшие, но английский министр был не силен в арифметике.

— У меня возникли сомнения, — признался англичанин простодушно. — Если вы получите требуемые вами проценты, то в ваших руках окажется больше половины германских репараций…