Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино - Янина Жеймо

финальная пляска. Чтобы не мешать хороводу, я, стоя возле кулис, начала делать одно-единственное па – опять мне на помощь пришел цирк: на манеже идет общий танец, а коверный рыжий делает всего одно па, пока его не выгонят с манежа. Вот так и я. Как ванька-встанька – нужно просто присесть и быстро вскочить на пятки на расставленных ногах. Премудрости никакой нет.

Конец спектакля. Занавес опускается. Я стрелой мчусь вверх по лестнице в уборную. Только успела снять парик и стереть грим с одной щеки, как вбежал ассистент:

– Егорка! На сцену!

– Но зачем?

– Как зачем? Кланяться публике – вот зачем!

– А я-то тут причем? Я же всего-навсего…

Тут вошел Тетерин и категорически заявил, что в театре такой порядок и что отказываться не принято. Я пошла за ним. Внизу, возле кулис, стоял Нежный – наш директор. Он встретил меня словами:

– Еще раз опоздаете к выходу на аплодисменты, объявлю вам выговор в приказе!

Вдруг слышу голос Дикого:

– Вы не думайте, Янина, что он не выполнит своей угрозы: я Нежного хорошо знаю – не такой уж он и нежный.

Я вышла на сцену и остановилась возле кулис, но ко мне тут же подбежал Коля Крючков, взял меня за руку и, прошептав: «Да иди же кланяться, окаянная!», вытащил меня на сцену.

Через какое-то время Николай Сергеевич Плотников предложил мне главную роль в спектакле «Машенька» по пьесе Афиногенова. Как я уже говорила, мне совсем не хотелось играть пятнадцатилетнюю девочку – для меня это был уже пройденный этап. К тому же у меня не слишком хорошо складывались отношения с Плотниковым: мне не нравилась его довольно резкая манера общения с актерами и я этого не скрывала. Были и принципиальные творческие расхождения: у нас был разный подход к образу моей героини, а я, хоть и выгляжу робкой и тихой, во время работы превращаюсь в тигра и готова до конца отстаивать свое мнение. В отличие от Плотникова, я считала, что отношения Машеньки с дедом должны развиваться постепенно и непросто. В результате премьеру играла не я, а моя дублерша, хотя в афише было написано: «В главной роли – Я. Жеймо». Но меня это не расстроило: я готова была играть спектакль хоть в двадцатом составе, если понадобится. Но играть Машеньку я буду только по-своему.

Надо отдать Плотникову должное: после второго спектакля (который уже играла я) он вышел к актерам и извинился за свое поведение, признав, что иногда был слишком резок. Он сказал, что свой коллектив любит и от всего сердца благодарит всех за проделанную работу. Это было достойно уважения. А через несколько дней я даже получила от него и его жены (она была вторым режиссером спектакля) открытку, где они поздравляли меня с премьерой и успехом.

Некоторое время спустя в театр пришел новый актер – Иннокентий Смоктуновский. Ему предложили быть дублером на роль Виктора Туманского. Как-то я случайно оказалась на одной из его репетиций, которую проводил Плотников. Было видно, что Смоктуновский никак не может понять, чего хочет от него режиссер. Потом я снова попала на его репетицию, но тогда со Смоктуновским работала жена Плотникова. Она все просила Смоктуновского играть так, как это делал актер, которого он должен был заменить. Смоктуновский честно пытался, но все-таки в результате играл по-своему: он не мог механически повторять то, что делал его предшественник.

Как-то у меня образовался выходной: ни озвучки, ни репетиций – наконец-то я отдохну. Но не успела я об этом подумать, как раздался звонок из театра:

– Янина Болеславовна, завтра вы играете Машеньку. А Виктора – Смоктуновский.

Я тут же забыла, что хотела отдохнуть. Смоктуновский? Это интересно. Любопытно, как он будет задавать мне вопросы, как реагировать на мои ответы, как будет двигаться, поменяет ли мизансцены – или все оставит, как требовали режиссеры?

Перед самым поднятием занавеса Смоктуновский спросил у меня:

– Что мне делать? Я не согласен с трактовкой режиссеров, а раз не согласен, на сцене будет сплошное вранье.

– Значит, забудьте о режиссерах – играйте так, как вы это понимаете.

Я до сих пор с удовольствием вспоминаю этот спектакль. И играла я с удовольствием. Правда, мне все время приходилось быть начеку, – но и это состояние мне тоже нравилось.

К сожалению, это был единственный спектакль, в котором мы со Смоктуновским играли вместе: вскоре я уехала в Польшу.

Поскольку сама мама ничего о своей жизни в Польше не писала, мы с моим младшим братом Юлием решили сделать это вместо нее – правда, не подробно, а в общих чертах.

В конце лета 1957 года мама с Юликом, только что закончившим школу и получившим аттестат зрелости, отправились в Варшаву. Наш отчим, Леон Жанно (у нас в семье все ласково называли его Лялечкой), уехал в Польшу несколько раньше, чтобы успеть попасть в список жильцов строящегося нового дома.

Путешествие мамы в Польшу по традиции не обошлось без приключений. В пограничном Бресте, пока она оформляла документы на мебель, которую перевозили в товарном поезде, пассажирский поезд «Москва – Варшава» пересек границу и вместе со всеми мамиными чемоданами, документами, деньгами, перепуганным сыном и собакой поехал в Варшаву. Там, на вокзале, его с нетерпением ждал наш отчим. Когда поезд из Москвы прибыл к месту назначения, Лялечка, узнав о случившемся и выйдя через некоторое время из полуобморочного состояния, срочно и энергично принялся за дело, и уже на рассвете следующего дня мама оказалась в Варшаве.

Пока заканчивалась отделка дома, в котором им предстояло жить, родители поселились в отеле. А Юлик в это время уехал в Лодзь поступать в киношколу на операторский факультет. Его приняли с условием, что экзамены после первого курса он будет сдавать на польском языке. Поселили Юлика в студенческом общежитии, где жили в основном польские студенты, так что к концу первого курса он уже весьма бодро болтал по-польски.

Настал день, когда родители смогли переехать в новый дом. Квартирка была небольшая, но очень удачно спланированная. Мама тут же занялась ее обустройством, и вскоре квартира превратилась в уютное, удобное и симпатичное жилище. Да и сам дом был удачно расположен: одним концом улица, на которой он стоял, выходила к любимому всеми варшавянами парку Лазенки, а другим упиралась в главную улицу города – Маршалковскую.

Затем мама занялась изучением польского языка и сравнительно быстро овладела им. Возможно, ей помогали польские корни. Правда, поначалу она делала смешные ошибки и какое-то время говорила с акцентом, но благодаря маминому абсолютному музыкальному слуху довольно скоро от акцента