Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель

Бабушка была довольно одиноким человеком. Со своими детьми бабушка не была близка. Они ее, конечно, любили, но были заняты своими проблемами. Со всеми своими терзаниями, страхами и сомненьями она оставалась одна. Подругу помню только одну — иногда приезжавшую к нам приятную худую старуху по имени Катенька, с которой они сидели на одной парте.

Пока я не вошла в противный переходный возраст, я и была ее главной подругой: мы ездили в гости, ходили в Третьяковку. Ходили в кино — ей нравились только научно-популярные фильмы, мне — любые. На Арбате с неизменным удовольствием по многу раз смотрели кино о географе Пржевальском или «Во льдах океана» про животных Арктики.

Ссорились мы редко. Основным камнем преткновения были уроки музыки. У нее в комнате стоял рояль, я обязана была заниматься. Мне это не нравилось, я сачковала. «Не будешь заниматься музыкой, будешь дворником», — кричала бабушка, когда на меня жаловалась учительница. Рисовать она меня почему-то не учила.

Бабушка постоянно беспокоилась за детей, особенно за нас с мамой — мы жили вместе. Когда мама вышла замуж за Льва Елагина и родился мой брат Алеша, меньше любить меня, конечно, не стали. Но бабушке казалось, что мне достается меньше внимания и заботы. «Что же будет с бедной Таней? — пишет она в своих записках. — Кроме меня, она никому не нужна». Она долго относилась к новому зятю с недоверием. Ей не нравилось, что он — актер и целует на сцене других женщин, хотя сама она много работала в театре и прекрасно знала его условности.

Через несколько лет Лев станет моим близким другом и советчиком — я буду хвастаться, что у меня два папы. Подружилась с ним в конце концов и бабушка.

В подростковом возрасте я от нее отдалилась, — ей оставалось только волноваться. В шестнадцать лет у меня случился роман с преподавателем физики. Мне он казался очень взрослым, хотя ему было двадцать четыре, и он был в приятельских отношениях с мальчиками из старших классов. Доверенные лица приносили от него письма в стихах. В квартире раздавался звонок, бабушка открывала дверь. Неизвестный юноша с начинающимися усами протягивал бабушке конверт и басом говорил: «Тане передайте». Бабушка ужасалась. По вечерам мы с физиком встречались. Это было вполне невинно, но бабушкино воображение рисовало страшные картины, и она буквально потеряла голову. На радость моих одноклассников ее иногда видели стоящей на балконе с биноклем — она пыталась разглядеть меня на бульваре среди гуляющих парочек.

Думаю, она понимала, что это бесполезно и даже смешно. Но она изо всех сил пыталась защитить меня от опасностей жизни, хотя у нее было для этого мало возможностей.

* * *

У Ксении Эрнестовна было три брата. Старшего, Бориса Стюнкеля, крупного инженера, одного из создателей плана ГОЭЛРО, расстреляли в 1937 году. Георгий жил в Финляндии, где основал швейную фабрику. Младший, Николай Маткевич, жил в Ревеле-Таллине. Был инженером и патриотом — когда в город вошли немцы, прятал от них важные заводские чертежи.

Летом мы ездили с бабушкой в Таллин к дяде Коле, встречи с которым были для нее большой радостью.

Квартира была в двухэтажном деревянном доме, недалеко от парка Кадриог. Ванна топилась дровами. Над обеденным столом висел огромный абажур. А в спальне стояла белая лакированная кровать с лиловым шелковым покрывалом. У нас дома было мало вещей из прошлой жизни. А здесь все сохранилось таким, каким было, когда дядя Коля женился перед тем, как ушел на Первую мировую. Все здесь шло по заведенному порядку, завтрак, обед и ужин накрывались в одно и то же время, дяде Коле на работу выдавали бутерброды. Бабушка расстраивалась, что дают мало, и жаловалась мне, семилетней.

В той же квартире жила тетя Таня. Иногда приходил ее сын Вяча с женой и дочками; он был священник. Я дразнила его дочь Марину за то, что ее не принимают в пионеры. Позже я узнала, что их семья недавно вернулась из ссылки из-под Вологды, куда бабушка и мама отправляли им посылки. А до этого Вяча отсидел 5 лет «за религиозную пропаганду в молодежной среде».

По свидетельству знавшего его по лагерю Никиты Кривошеина[17], это был «светящийся молодой священник», который тайно вел церковные службы, утешал и поддерживал очень многих.

В Таллине отец Вячеслав меня, кажется, семилетнюю крестил. Бабушка любила церковные праздники и обряды, они были частью ее детства. Но к религии была равнодушна, наверное, решила крестить меня «на всякий случай». В то лета я решила, что верю в Бога. С удовольствием ходила на службы. В атмосфере дома, где мы жили, верить было легко.

Умерла бабушка в 1961 году. Хоронили в Таллине. Отпевал ее будущий митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий, которого она знала как отца Вячеслава или просто Вячу.

Она похоронена на старинном русском кладбище, на семейном участке, существующем с 1830 года.

^{Астры. Букет на окне. 1947. Холст, ткани, лоскут. 77×72}

^{Букет в белой вазе. 1949. Холст, ткани, лоскут. 82×63}

^{Цветущий миндаль. 1920. Холст, ткани, лоскут. 60×42}

^{Окно. Гурзуф. 1932. Холст, ткани, лоскут. 70×50}

^{Детский сад. 1936. Холст, ткани, лоскут. 60×84}

^{Яблони в цвету. 1939. Холст, ткани, лоскут. 51×78}

^{Букет флоксов и книга. 1953. Холст, ткани, лоскут. 57×67}

^{Букет сирени. 1948. Холст, ткани, лоскут. 89×66}

^{Петух и куры. 1949. Холст, ткани, лоскут. 70×130}

^{Два грифона. 1920. Холст, ткани, лоскут. 32×46}

^{Индонезия. 1956. Холст, ткани, лоскут. 65×85}

^{Ваза с купавками и горшок с геранью. 1950. Холст, ткани,}