Нина Щербак - Любовь поэтов Серебряного века

Поначалу новоиспеченному петербуржцу пришлось заняться канцелярской работой – на службе сборов Варшавской железной дороги. И хотя на первых порах его приютили родственники хороших знакомых, неуютно и одиноко чувствовал себя провинциал в Северной столице. Его непосредственной начальницей на службе была Мария Ивановна Васильева, которая проявила к нему участие. Вскоре они связали свои судьбы узами брака. Союз оказался прочным, несмотря на разницу в возрасте (Мария Ивановна была старше на несколько лет), в положении и образовании: она была ученицей видного профессора философии А. И. Введенского и родственницей известных купцов Елисеевых.

Свадебное путешествие летом 1905 года молодожены провели в Италии. По возвращении Саша Чёрный решает оставить ненавистную конторскую службу, дабы целиком отдаться литературной деятельности и образованию. В 1906 – 1907 годах он прослушал курс лекций в Гейдельбергском университете.

В своей работе о Саше Чёрном Николай Станюкович писал о том, что «популярность писателей-юмористов кратковременна, их книги редко переживают их авторов… Писателей-юмористов немного. Дар подмечать смешные стороны жизни, способность заразительного смеха, не переходящего в досужее зубоскальство (зачастую выдаваемое за юмор), – драгоценнейшее качество, а когда оно усилено доброжелательством, любовью к миру – человеку, ребенку, животному – и освещено ясным разумом, то между писателем и читателем дружественная близость и понимание возникают, как говорится, „с полуслова“. Всем этим Саша Чёрный обладал преизбыточно, и его любили…»

Во время Первой мировой войны Александр Михайлович был прикомандирован к большому военному лазарету. Он должен был вести списки раненых, писать для них письма в деревню и… извещать семьи о смертях.

Таким образом, ему пришлось близко соприкоснуться с русским солдатом, притом с солдатом страдающим, одиноким на своей койке, жаждущим раскрыть душу, а иногда, накануне смерти, и высказать себя до конца; а если выздоравливает, то и покалякать в вечерний час: рассказать ласковому лазаретному чиновнику были и небылицы, эпизоды военной жизни, приправленные фантазией.

Об эмигрантских днях жизни Саши Чёрного вспоминал Николай Станюкович, рассказывая о том, как в 1929 году ему впервые удалось вырваться из парижских рабочих будней и провести счастливый месяц в Ментоне:

«Поезд трогается, но еще долго слышится возня, чмоканье откупориваемых бутылок, и ветерок – все окна и двери открыты настежь – доносит кисловатый запашок „пинара“… Жена выходит в коридор, чтобы еще раз насладиться то появляющимся, то исчезающим морским простором. „Ты знаешь, – говорит она, вернувшись, в радостном волнении, – в матросском купе, в уголке сидит, совсем задавленный, Саша Чёрный. Зови его сюда, на свободное место“.

Что-то необыкновенно милое, чистое было в этом сохранившем молодость лице, увенчанном облаком легких, курчавившихся, совершенно седых волос, еще резче выделявших черноту бровей и короткой ниточки усов. „Вы – Саша Чёрный? Пойдемте, у нас есть место…“ Со вздохом облегчения, но без всякого удивления Саша Чёрный, захватив свой небольшой, поношенный, но добротный чемоданчик русской работы, последовал за мною. В Париж мы приехали уже друзьями и в немногие оставшиеся ему годы проводили каникулы вместе, в благословенном Фавьере, обратившемся после войны в шумный курортный поселок, а тогда состоявшем из немногих русских дачек, под соснами у моря, на великолепном песчаном пляже которого собирались и разбредались вдоль берега десятка два-три русских фигур – подлинное раздолье!»

В Ла-Фавьере было раздольно. Саша и Манта (Мария Ивановна) Чёрные («с длинношерстым фоксом Микой – Саша любил, держа его за задние лапки, перекинуть через плечо и, оглаживая, бродить с ним под соснами, приговаривая: „Мушка, Мушка…“») проживали вначале вместе с Билибиными и Станюковичами на даче Милюкова. В этой же компании ютился Куприн, в сарайчике для рыбацких лодок на самом берегу. Тут же поблизости проживал «милый старик» Соломон Крым, бывший председатель Крымского правительства, автор книжки сказок, вдохновленных татарским эпосом, а в эти времена обратившийся в официального дегустатора вин, большим знатоком которых он – крымский винодел – почитался издавна. В Ла-Фавьер наезжали поэты: Борис Поплавский, который предавался на пляже атлетическим упражнениям с гирями, вернее, с одной гирей, заменяя недостающую консервной банкой, наполненной песком, Вадим Андреев и Антонин Ладинский, бывали и другие, художники, ученые. Одним из пионеров этого обретенного рая и подлинной душой общества был Саша Чёрный.

По словам современников, «его очаровательная простота, его понимание того, как нужен всем этот отдых, и умение помочь людям забыть тяготы жизни за веселой беседой, за стаканом вина, умение попотчевать неисчерпаемым запасом анекдотов и заставить посмеяться даже тех, кто отвык улыбаться, – все это побуждало „фавьерцев“ искать его общества и… почувствовать как личное горе его неожиданную и преждевременную кончину – Александру Михайловичу едва перевалило за пятьдесят лет».

Умер Саша Чёрный от солнца. Как писал Станюкович: «Его поразил солнечный удар на лесном пожаре, куда он, конечно, прибежал одним из первых. … летом он всегда носил старинное канотье, в котором даже и купался, а тут впопыхах тушил пожар с обнаженной головой. Возвращаясь домой, почувствовал себя дурно, на час-другой, благодаря любовному и опытному уходу Маши – русской сестры милосердия, как будто оправился, но удар повторился.

Нести его гроб надо было далеко, по крутым склонам до дороги, где стояла черная колесница, запряженная одной древней клячей.

Несли князь Лев Оболенский, Ладинский, Билибин… сменяясь с другими. Священника ко дню похорон выписать не удалось, но у нас составился хороший хор, сопровождавший шествие до самой могилы, на кладбище Лаванду прах Сашу Чёрного опустили в землю под панихидные песнопения… Он был похоронен с русской истовостью, за его гробом не шло ни одного равнодушного, мечтающего об окончании „церемонии“».

Саша Чёрный обладал удивительным душевным равновесием. Его не сломили ни сознание невозвратимости его России, ни изгнание, но живая память о родине, сознание нашей общей перед нею вины его никогда не оставляли…

Прокуроров было слишком много!

Кто грехов Твоих не осуждал?

А теперь, когда темна дорога,

И гудит-ревет девятый вал,

О Тебе, волнуясь, вспоминаем, —

Это все, что здесь мы сберегли…

И встает былое светлым раем,

Словно детство в солнечной пыли…

Высшая точка посмертного признания таланта Саши Чёрного – это создание Шостаковичем музыки на цикл его стихов. Владимир Набоков в прощальном слове на похоронах сказал с грустью и нежностью, может быть, самые правдивые слова об этом человеке: «Осталось несколько книг и тихая прелестная тень».