Людмила Бояджиева - Житие и страсть Жоржа Сименона

Наступает 1979 год, который Жорж мирно встречают с Терезой вдвоем. Его мать — Анриетт Сименон никогда не принимала участия в семейных праздниках. Лишь однажды она откликнулась на приглашение сына посетить его новый дом Эпаленж.

Старая женщина, в привычном темном платье, хмуро осматривала дом. Было заметно, что все здесь раздражало ее. Несмотря на уговоры сына поселиться в его семье, старушка упрямо торопилась вернуться в свое скромное жилище на Школьной улице в Льеже.

На прощанье Анриетт протянула Жоржу четыре шелковых розовых мешочка, связанные крючком, каждый из которых полон золотых монет:

— Это деньги, которые ты присылал мне, но я никогда их не тратила. Отдай каждому из твоих детей по мешочку, никогда ведь не знаешь, что может случиться в жизни.

В последние годы Жоржу все же удалось поселить старую женщину, не желавшую жить с ним, в уютном пансионате под патронажем монахинь св. Урсулы. В комнаты Анриетт перевезли ее мебель, сделали ванну и гостиную.

Когда пришло сообщение из Льежа, что мать Жоржа при смерти, он с Терезой поспешил к ней.

— Это ты? — встретила умирающая появившегося у ее кровати сыны: — Что ты здесь делаешь? — в голосе Анриетт звучало привычное недовольство.

Он лишь вздохнул: стало понятно, что «штопальщик судеб» Сименон уже никогда не найдет пути к сближению с матерью.

До последней минуты сердце Анриетт Сименон не смягчилось. Она скончалась, не примирившись с сыном.

В конце января 1979 года Сименон получает письмо от Дениз на четырех страницах.

Она пишет об опасности алкоголизма и нависшего безумия. Она никого не винит. Она боится, что ее болезнь может стать необратимой и просит передать всем, что она всех любит, обнимает, благодарит…

Он отвечает немедленно. Сердечно, но коротко:

«Дорогая Дениз!

Твое письмо меня порадовало. Я давно надеялся, что ты поймешь, как я беспокоился о тебе. Судя по всему, лечение в Авиньоне пошло тебе на пользу, не следует прервать его.

Сейчас здесь находится немецкое телевидение. Меня ждут камеры. Я напишу тебе попозже. С любовью Жорж».

В феврале 1970 Мари — Джо исполняется 17 лет. Сименон покупает ей квартиру в Париже на бульваре Мадлен: девушка собирается посвятить себя рисованию или театру. Сам же продолжает писать в привычном ритме, считая писательство единственным средством самовыражения.

К началу лета Сименон заканчивает «Мегрэ и осведомитель» и получает странное письмо от Дениз, по сути — шантаж. Она сообщала, что крупное издательство предложило ей написать серию статей о жизни с мужем. Дениз намерена выполнить пожелание издателей, со всей откровенностью описав омерзительную сущность Сименона. Книга будет вскоре издана, если Жорж не примет ее условия: переводить в конце каждого месяца, начиная с 30 июля 1971 года, половину огромной суммы на ее банковский счет в Авиньоне, а другую — на счет в Швейцарии.

Он отвечает телеграммой:

«Я получил твое письмо. Разумеется, и речи быть не может о принятии твоих условий. Публикуй свой бред».

«Денежные вопросы всегда претили мне — я вовсе не скупец. Но я не терплю и угроз, попыток загнать меня в угол». Отныне Дениз будет связываться с мужем только через адвокатов. И поспешит давать интервью во все журналы, охотно публиковавшие скандальную информацию. Она даже выступила на телевидении Франции. Выглядела неживой, накаченной наркотиками. Жорж смотрел на лицо женщины, столько лет притягивавшей его, подарившей ему троих детей, и чувство жалости к ней, к своим неосуществившимся надеждам сжимало его сердце. Тереза видела, как по щекам Жоржа катились слезы, которых он не замечал…

Приехала Мари — Джо. Присев на подлокотник его кресла, спела под гитару сочиненную ею песню «Когда тебе будет сто, мне будет пятьдесят». Он ощущал, что в слова дочь вложила куда больше чувств, чем могла выразить. Она продолжала верить, что ошибка судьбы, предназначившей ей роль дочери, а не жены, является самой большой непоправимой бедой ее жизни.

«Я знаю, некоторые упрекнут меня за так называемую «вседозволенность» то есть пермиссивное воспитание, как принято говорить сегодня, которое я дал всем четверым детям. По их мнению, это еще простительно по отношению к мальчикам. Но для девочки!

Однако я не стыжусь, и даже признаюсь, что не жалею об этом. «Хорошее воспитание» порождает много бунтовщиков как было в моем случае. И лицемеров, как происходит еще чаще. Мне до сих пор не по себе в обществе, где «прекрасные манеры» скрывают постыдное поведению, которое не собираются исправлять, а только прячут».

Мари — Джо тщетно искала своего пути в жизни — путешествовала, увлекалась музыкой, рисованием, изучением английский, снова брала уроки чечетки. Возвращаясь в Эпаленж, часами писала у себя в комнате.

— Детка, отчего ты грустишь? — Отец бережно погладил ее золотые волосы. — Ты так одарена и так красива, твоя жизнь должна быть прекрасной.

— Я никогда не смогу быть счастливой. Я слишком похожа на мать. — Мари — Джо прижалась к его груди. — Мне страшно. Страшно самой себя. Дэд… может, мне отдохнуть в Пранжене?

Созвонившись с профессором Дюраном, Жорж повез знакомой дорогой свою девочку в клинику. История с Дениз повторялась. Он старался не показывать, как велико было охватившее его чувство ужаса, страха перед будущим.

Мари — Джо осталась в Пранжене, отец навещал ее. Она выглядела повеселевшей, общительной, подружилась с персоналом и молодыми пансионерками. Она говорила о Дюране, как о друге и, похоже, ей удается избавиться от своих фобий.

Летом Сименон, отпустив весь персонал в отпуск, поселяется с Терезой в отеле «Лозанн — Палас», что бы быть поблизости от дочери. У них прекрасный номер, с балкона которого виден весь город, утопающий в садах и парках.

Однажды среди ночи позвонил портье и вскоре в дверях стояла Мари — Джо.

— Не помешаю, Дэд?

— Входи скорее! — Обняв дочь, Сименон почувствовал, как она дрожит.

— Могу я пройти в туалет?

Она осталась там долго и вернулась с посвежевшим лицом.

— Я хочу есть, Дэд.

Сименон заказал в номер сэндвичи и кока–колу. Тереза деликатно оставила их вдвоем.

— Тебя отпустили? Я так рад!

— Я ушла сама, никому ничего не сказав.

— Ты поссорилась с Дюраном?

— Нет. Утром вдруг захотелось уехать и я села в такси. Даже не знала, куда еду.

— Дорогая, по–моему, надо вернуться и объяснить все профессору, а потом уже уйти.