Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера

День был ясный, прозрачный, солнце низко стояло над деревьями. Наши командиры с гордым видом подавали команды, немного странно было видеть всегда чем-то недовольных офицеров в приподнятом настроении. Оказывается, они даже способны быть уважительными и вежливыми с нами. Оказывается, и мы все-таки люди! Затем маршем прошли военные оркестры с трубами, барабанами, фанфарами с барабанщиками и тамбурмажорами во главе. Толпа ликовала. Движения военных музыкантов были отточенными, как и у солдат, играли они тоже мастерски, ни разу не сфальшивив.

В центре пустыря возвели большой деревянный помост, вокруг которого и выстроился наш огромный полукруг. По траве протянулись длинные красные ковровые дорожки, они вели к месту, куда уже начинали прибывать сверкающие черные лимузины. Из них выходили весьма важные персоны, например бургомистр Гамбурга, некоторые по случаю торжества были во фраках. Присутствовали и представители духовенства, некоторые даже в военной форме, но демонстративно выставив из-под нее высокие жесткие пасторские воротники, другие были в обычных сутанах. Разумеется, присутствовала тьма офицеров вермахта и даже генералы в вычищенных до блеска сапогах и галифе с красными лампасами. На голове у одного из генералов красовалась черная меховая шапка с перьями времен Фридриха Великого, отчего ее владелец больше походил на боевого петуха, нежели на военного. Некоторые приехали с женами, что придавало сцене средневековые черты. Все пребывали в хорошем настроении и оживленно болтали между собой, лица светились радостью. Непрерывные рукопожатия, улыбки, щелканье каблуков на прусский манер, церемонные поклоны, целование рук. Все с интересом поглядывали и на стоявших строем солдат, чувствовалось, что увиденное их радует и умиляет.

На помосте были установлены микрофоны, а на деревьях вокруг развесили громкоговорители. Кто-то взмахом руки призвал к тишине. Раздалась дробь барабанов, и мы застыли по стойке «смирно», затем прозвучали фанфары. Мы стояли, боясь не то чтобы шевельнуться, а даже мигнуть. Ораторы темпераментно произносили короткие речи, славя фатерланд, Всевышнего и, разумеется, фюрера, благодаря которому страна стала одной из самых могущественных в мире. Нам напомнили, что Бог по-прежнему с нами, хотя мы это и так знали, поскольку эти слова были на бляхах ремней, так что нам было нечего и некого бояться. Нас призывали к готовности идти на любые жертвы ради установления мира на земле и утверждения немецкого «нового порядка».

После этого нам предстояло торжественно присягнуть на верность фюреру, Богу и фатерланду. Высокий представитель духовенства, кажется епископ Гамбургский, произнес в микрофон: «Клянусь…», затем после каждой фразы и мы поднимали два пальца вверх и повторяли слова торжественной клятвы, завершавшейся словами: «…Да поможет нам Бог!»

После того как нас привели к присяге, мы стали полноценными солдатами. Епископ в заключение пожелал нам скорых триумфальных побед, сообщив, что готов выслушать каждого по завершении церемонии, фанфары протрубили отбой, и нам было позволено разойтись. Все принялись искать друзей и родственников среди зрителей. Было множество кинооператоров, снимавших торжественную церемонию на пленку, позже я видел эти кадры в выпуске еженедельной кинохроники. Напряжение первых минут спало, и я расхаживал в толпе высокопоставленных особ. Мне никогда еще не доводилось видеть живых генералов так близко, и я с любопытством взирал на их форму из превосходной тонкой шерсти и красные лампасы, хотя кое-кто из них, к моему разочарованию, выглядел в них довольно неуклюже.

Епископ непринужденно болтал с собравшимися вокруг него и с сияющим лицом принимал поздравления за прекрасно проведенную церемонию. Это был крупный мужчина с веселым и раскрасневшимся от радости лицом, с которого не сходила вполне мирская улыбка. Ведь тогда и он принес клятву на верность фюреру, так что имел все основания считать этот день торжественным. Тут я заметил одного молоденького солдата, которого знал по казармам, солдат подошел к епископу и попросил разрешения побеседовать с ним. Солдат сбивчиво попытался объяснить, что, дескать, не может кое в чем разобраться. В семье и школе его воспитывали в христианской строгости и вере, постоянно напоминая ему, что он обязан всегда и во всем придерживаться принципов своей религии и, прежде всего, Десяти Заповедей. Солдат объяснил, что за время периода обучения он в совершенстве овладел всеми приемами убивать. Он знал, что вскоре ему предстоит пойти на войну, сражаться за родину, как недвусмысленно заявил сам епископ. И вот теперь солдату хотелось узнать от епископа, как ему быть — следовать то ли Божьим заповедям — не убий, и так далее, то ли приказам командиров и начальников, стоящим в явном противоречии с заповедями Христовыми.

Дружелюбную улыбку будто ветром сдуло с лица епископа. Он в мгновение ока переменился. Пристально и многозначительно посмотрев молодому солдату прямо в глаза, представитель духовенства возложил жирную ладонь ему на каску и очень серьезно (как мне показалось, даже с угрозой) раздельно произнес: «Да благословит тебя Бог, сын мой!» Только и всего. Оба — и епископ, и солдат — не произнесли больше ни слова. Благословив представителя воинства, епископ резко повернулся и отошел к компании офицеров и их жен, с которыми как ни в чем не бывало продолжил непринужденную беседу. А молодой солдат секунду или две продолжал с потерянным видом стоять.

Потом я видел, как он неторопливо побрел к своим товарищам. Этот человек имел смелость обратиться с таким вопросом, но, разумеется, внятного ответа на него не получил. Даже мне, в ту пору разделявшему идеи нацизма и ура-патриотизма, поведение епископа показалось эталоном лицемерия.

Несколько месяцев спустя, когда во время битвы за Крым мы одерживали победу за победой, тот парень погиб. Ему не успело исполниться и девятнадцати. Кто-то рассказал мне, что в его нагрудном кармане обнаружили книжечку Нового Завета. И хотя он вынужден был исполнять приказы вышестоящих, я твердо убежден — этот человек не желал убивать. Не уберегло от гибели и епископское благословение.

Из Харбурга нас перебросили через Бельгию во Францию, где мы стали на постой в районе Тура дожидаться дальнейших распоряжений, пополнив, таким образом, численность оккупационных сил. По пути следования меня больше всего огорчали дети, выпрашивавшие у нас хлеб. Вот об этой стороне войны я никогда не задумывался. Большую часть времени мы посвящали учебе, надо сказать, довольно бессмысленной, кроме того, нас использовали и в роли сил оцепления и окружения в целях предотвращения возможных попыток прорыва противника, но тот подобных попыток не предпринимал.