Станислав Хабаров - Сюжет в центре

РНИИ-НИИ-1

Лихоборы. Видно было когда-то такое отчаянное место в окрестностях Москвы. Сюда на северо-восток столицы подошёл в тридцатые годы канал имени Москвы. И здесь тогда же по инициативе маршала Тухачевского был организован Ракетный научно-исследовательский институт. Королёв и Глушко, убедившие маршала в его создании, работали в нём до своих арестов 38-го года. В послевоенном 1946 году на посту руководителя института генерала Болховитинова сменил 35-летний Мстислав Всеволодович Келдыш, только что избранный академиком.

В отличии от остальных у Келдыша была по тем временам благополучная судьба. Он был выходцем из авиации, из ЦАГИ, который возглавлял ещё при нём С.А. Чаплыгин. Представителем той славной российской школы математиков-механиков, родоначальником которой стал Николай Егорович Жуковский, совмещавших высокую теорию с конкретными практическими выводами. Сам Келдыш стал особенно известным после истории с передним самолётным колесом «шимми», его устойчивостью при посадке самолётов.

В ноябре 1946-го его избирают академиком, а на следующий день назначают начальником Реактивного института (НИИ – 1) вместо Болховитинова. В пятидесятые годы он становится его научным руководителем и возглавляет институт вместе с его директором В.Я. Лихушиным. С мая 1954-го он научный руководитель всех работ по межконтинентальной крылатой ракете. Ракета, имевшая характеристики, превосходящие американскую крылатую ракету «Навахо», начала летать в 1960-ом году, совершая перелёты Владимировка – Камчатка.

Крылатая ракета коварного свойства. Она способна подкрадываться к противнику. Из-за низкого потолка полёта она внезапно появляется из-за горизонта, «как снег на голову», затрудняя противодействие. Для боевых ракет это было важное свойство, однако в соревновании видов ракет по темпам развития победила межконтинентальная баллистическая. Ограниченность средств субсидирования заставила выбирать, и выбор был предопределён.

Лаборатория Осминина занималась в институте крылатыми ракетами. Не избежал общей участи и Раушенбах, хотя по его признанию отчёты, подготовленные им в соавторстве, отправлялись на полку. Кирилл Станюкович был прав, отзываясь о НИИ-1. Все это чувствовали, и в первую очередь Раушенбах. Он видел, что русло основных ракетных событий проходит в стороне от НИИ. Он был знаком с М.К. Тихонравовым, и конкретные космические проектные сведения, определившие его будущую стезю, были получены им, можно сказать, по знакомству. Раушенбаху хотелось применить свои уникальные управленческие знания. И у Тихонравова, всерьёз одержимого спутниковой тематикой, «косметикой», как шутя называл её Королёв, он получил исходные проектные данные.

Управление космическими аппаратами не укладывалось в тогдашнюю институтскую тематику. Но Келдыш был необычным руководителем. У него хватило ума поддержать возникшую инициативу. Когда Раушенбах заговорил с ним о космическом кораблевождении и попросил разрешения заняться управлением движения ещё не существующих космических аппаратов, тот только спросил, что нужно для этого? Раушенбаху ничего не требовалось. У него был один физтеховский аспирант, с которым он и начал свои исследования.

Токарь казался всем – «комсомольцем, спортсменом и просто красавцем». Он был пловец, крайне самостоятелен, о его деловой хватке и предприимчивости свидетельствовал редкий по тем временам «Москвич», припаркованный под окнами физтеховского общежития в Долгопрудном, приобретённый им на доходы от репетиторства.

Тандем руководителя с аспирантом был самодостаточным. Из тематического зародыша выросло исследование. Конечно, могучие управленческие фирмы, съевшие, как говорится, собаку на этом деле и занимавшиеся управлением военных ракет, сделали бы эту работу солидней. У них был свой подход. Они решили бы задачу космического управления с помощью инерциальных и прочих платформ, что послужило бы созданию новой отрасли. Однако простое решение экономило время и средства и походило на приключение. В частном случае побеждал тот, кто брался за ограниченную задачу. Ведь ясно, как божий свет, например, что Давид не ровня Голиафу, но в поединке важен конечный итог.

Раушенбах получил «добро» Келдыша на эту деятельность, и дело пошло. В 3-ем отделе Раушенбаха в 1958 году уже было несколько десятков человек.

Собирались они с разных концов Москвы. До метро «Войковская» и дальше на трамвае до трамвайного круга, через пешеходный мост, а потом вдоль глухого забора, где была выемка стоянки редких машин и проходная. Вспоминаю трогательную пару дипломников Физтеха: будущего вице-президента королёвского КБ Володю Бранца за ручку с его будущей женой. Впрочем, он уже ходил и не через такие мосты. Например, по вантам Крымского моста, после чего стало ясно, что его ничем невозможно испугать.

Руководство страны в те годы выглядело демократично. Сын известного тогда человека Андрея Андреевича Андреева, члена Президиума Верховного Совета, приезжал на работу в НИИ-1 на велосипеде, который затем водружал над забором, рядом с проходной.

На стоянке стояли редкие машины. Машины имели немногие. Например, Раушенбах, которого за глаза в отделе называли инициалами БэВэ, и только что поступивший в НИИ Евгений Башкин.

Миновав проходную шли затем мимо 5-ой лаборатории (там прежде работал Раушенбах) к Г-образному главному зданию. В таких обшарпанных с виду зданиях и творилась история. Когда потом, несколько лет спустя отдел перевели в Подлипки, к Королёву, то главным на Второй территории оказалось подобное грабинское здание. И в Лихоборах и в Подлипках парадный остеклённый угловой вход в здание был закрыт. (В нём перекуривали редкие курильщики). А основным был вход тоже в углу, но с внутренней стороны. По лестнице поднимались одни на второй этаж, рядом с Келдышем, другие на третий и расходились по комнатам шестой лаборатории.

Утро начиналось с будничного. За входной дверью с шифрованным замком перевешивали табельные номерки с «Ухода» на «Приход» под бдительным наблюдением табельщицы Е.Тыркиной. («Затюкана, затыркана Екатерина Тыркина», – писалось в стенной газете). И расходились по комнатам.

Сидеть приходилось, где придётся. В первой комнате напротив табельной доски сидели Жора Созыкин и Саша Люксембург и висели отдельские «Скрижали». Налево был кабинет Осминина, начальника лаборатории, которым пользовался Раушенбах, принимая гостей, потому что ни своего кабинета, ни даже стола у него не было. И заходя в рабочие комнаты, он просто садился на край случайного стола, не снимая плаща и шляпы. Многое делалось мимоходом в эти дни.