Борис Рудаков - Камера смертника

– Вот вы даете! – то ли восхитился, то ли возмутился генерал. – Писать больше не о чем? Там же особый режим.

Я понял, что чиновнику, даже если он и носит военную форму, нужно обязательно показать свою значимость, показать, что вы от него зависите, показать, что он вам делает такое одолжение, что вы теперь век его должники. А то и дольше. Ведь с ним же договаривались, значит, был согласен на поездку журналиста по этим колониям. К чему эти предисловия?

– Ты в армии служил? – перешел вдруг генерал на «ты».

– Служил.

– В каких войсках? Не во внутренних?

– Нет, – усмехнулся я тому, что генерал, на мой взгляд, слишком однобоко ищет родственные понятия. – Я на флоте служил.

– Так вот, морячок, у меня там режим похлеще, чем у вас на ваших военно-морских базах. Понимать надо, кто там сидит!

– Мы понимаем, – заверил я. – Именно поэтому и хотим сделать статью о том, что это за преступники, что это за новая мера наказания и как они в специальных колониях содержатся.

– Вот именно, как содержатся, – набычился генерал. – Это особый режим, и тебе, морячок, ни шага там не ступить без ведома начальника колонии. Никаких фотографий, никаких описаний специальных мер и специального оборудования. Понял?

– Как скажете, – смиренно согласился я, опасаясь, что Коновалов сейчас потребует, чтобы я ему после своей поездки еще и текст на редактирование предоставил. – Фотографировать будутолько то,что разрешат на месте, и писать буду только о том, о чем разрешат.

– Уроды они, инопланетяне! Вот о них и пиши, какая это мразь и как их там содержат под неусыпным надзором. Чтобы чихнуть без ведома контролеров не могли. Это не курорт. Ты знаешь, морячок, какуюпсихику железную надо иметь, чтобы там работать? Каждый день смотреть на этих вурдалаков, бояться к ним спиной повернуться… Они и так осуждены по самой высшей мере, выше-то уже некуда. И если заключенный убьет охранника, то ему за это фактически ничего не будет, потому что страшнее казни уже нет. Только учти, что и у этих упырей права есть, черт бы их побрал. Ты их лица фотографировать без их согласия права не имеешь… Зря вы все это затеяли, вот что я тебе скажу.

– Работа у нас такая, Алексей Иванович. Писать нужно обо всем, на то мы и журналисты. Бывали в нашей профессии трудности и пострашнее.

– Пострашнее? – ухмыльнулся генерал. – Ну, вот и съезди, убедись. Внимательно выслушай советы, которые тебе там дадут. И будь послушным, как паинька, если хочешь живым и здоровым вернуться. Поедешь вот в эту колонию, – Коновалов взял листок бумаги, стал быстро что-то писать. – Вот тебе контакты начальника. Приедешь – позвони. Тебя встретят и отвезут. Учти, там тебе не гостиница, гостиницу в городе снимешь.

Я взглянул на протянутый мне листок и удивленно посмотрел на генерала.

– Я так понял, что мне можно только сюда? А в другие колонии? Я слышал, что самый строгий режим… – и я назвал два города.

– Делать там тебе не хера! – низким голосом отрезал Коновалов. – Хватит и этого, а про другие тебе и так расскажут. Только ты смотри, как говорят уголовники, фильтруй базар. Не все писать надо и не обо всем. Я ведь в этой системе больше двадцати лет работаю, и нагляделся всякого. Нелюди они, и по-людски с ними нельзя.

– Я так понимаю, что вы лично сторонник смертной казни? – не удержался во мне любопытный журналистский червячок.

– Я тебе так скажу, морячок, – толстый палец с ухоженным ногтем нацелился мне прямо в глаз, – «гуманизм» и «онанизм» – одинаково гаденькие слова.

Мне сразу вспомнился афоризм другого великого мыслителя: «Когда я слышу слово «культура», то моя рука сама тянется к пистолету».

– Наказание должно быть адекватно преступлению, – продолжал философствовать генерал, видимо соскучившийся по свежему слушателю. – Есть вещи, которых прощать нельзя; есть вещи, на которые посягать не дано никому. Не ты родил человека, не тебе его жизнь и забирать. Только закон имеет право карать, потому что закон – высшая сила в любом обществе. А ты-то сам, морячок, из гуманистов, что ли? Сейчас это модно. Христианские мотивы и все такое прочее…

– Нет, Алексей Иванович, я не гонюсь за модой, – искренне ответил я. – Я сторонник того, что и в самом деле есть случаи, когда нельзя огульно судить. Либо смертная казнь для всей этой категории преступников, либо ни для кого. Были у нас и чикатилы, есть у нас и террористы, взрывающие дома с невинными людьми. Тут, я считаю, никаких шансов для раскаяния давать не стоит. Таких только истреблять.

С листком бумаги в кармане я наконец вышел от генерала Коновалова. И всю дорогу до дома меня терзала мысль: чему стоило верить из слов моего собеседника, а чему – нет? На самом деле все так страшно или генерал меня специально пугал? Так сказать, чтобы подчеркнуть свою важность, сложность работы в своем ведомстве…

Эта беседа заставляла меня буквально гореть от нетерпения. Если вчера вечером я просто занялся тем, что приводил в порядок свои дела перед недельной отлучкой, то теперь я буквально рвался к компьютеру. Очень мне не терпелось залезть в Интернет и посмотреть, что я там могу найти по интересующему меня вопросу. Особо я этим вопросом не интересовался, хотя и отмечал появление некоторой информации. Периодически всплывали дискуссии на тему гуманности замены смертной казни на пожизненное заключение, и с основными позициями я был знаком. Помнил я и указы Ельцина – кажется, 96-го года. Но теперь-то прошло уже больше десяти лет, и система все это время работала. Интересно, как?

Первое, что я стал искать в Интернете, – это истоки вопроса. Действительно, как я и помнил, 16 мая 1996 года президент Ельцин издал указ «О поэтапном сокращении применения смертной казни в связи с вхождением России в Совет Европы». Все правильно. Если хотим жить одной семьей, то наши законы должны дудеть в одну дуду.

Потом я нашел еще одну информацию. Оказывается, согласно постановлению Конституционного суда от 2 февраля 1999 года на территории России был введен мораторий на смертную казнь, и действие его распространяется до введения на всей территории России судов присяжных. Это уже было интересно. Значит, это просто приостановление применения смертной казни, а никак не отказ от нее навсегда и бесповоротно из гуманных соображений. Значит, решено не доверять судьям единолично решать судьбу подсудимых в таких сложных и важных делах, какими являются дела «расстрельные». Значит, представители народа в лице присяжных заседателей будут выносить вердикт – виновен обвиняемый или нет. А уж потом закон применит пистолет, или из чего там расстреливают.

– Ира, – позвал я, не оборачиваясь, жену, – ты знаешь, сколько у нас человек расстреливают в стране?