Анатолий Вишневский - Перехваченные письма

Вот уже две недели с лишком, как мы ежедневно ждем освобождения. Сперва рассчитывали на манифест к 7-му, а потом нам почти каждый день объявляли, что придет следователь, который кого допросит, а кого освободит так, объявляли в самой категорической форме: следователь телефонировал, что непременно будет в 7 часов вечера или, во всяком случае, завтра. Но проходил и вечер, и завтрашний день, а следователь не приезжал. В последний раз, третьего дня, по словам начальника тюрьмы, окончательно ему сказали на Гороховой, будто следователь приедет вчера, но и вчерашний день прошел без всякого следователя. Большинство очень нервничает, но мы с Николаем относимся довольно спокойно. Николай даже прямо философски. Нам кажется, что вообще горизонт должен скоро очиститься от прихода союзников, и приход этот должен принести избавление от всех бед и мучений и создаст новую нормальную жизнь. Из того, что мы вычитываем из газет и что нам рассказывают доктора и сестры милосердия, мы заключаем, что даже пессимисты теперь считают, что избавление англо-франко-американцами должно наступить не позже нового года, а оптимисты их будто бы ждут ко 2-му декабря, т.е. через неделю с небольшим.

Если это верно и если взять среднюю из этих двух надежд, то это настолько хорошо и так просто разрешает массу вопросов, которые встанут перед нами даже после освобождения, если таковое последует в скором времени, что лучшего и желать нельзя. У меня положительно явилось чувство, что наступил конец нашим страданиям, а Николай размечтался о том, как мы с ним въедем в Москву верхом с союзными войсками. Если это так, то брось всякие хлопоты за нас.

Теперь о делах. Губарева, пожалуйста, не удерживай, если он тебе не нужен. Как камердинера его мне совсем не будет недоставать, напротив, на этом амплуа он стал никуда не годен и только меня злит; другое дело, как буфетчик, но по настоящим временам таковой не нужен, а когда настанут лучшие дни, то, во-первых, можно будет его взять обратно, а во-вторых и заменить другим. Я и то подумывал послать его ключником с исправлением должности лакея на время приездов в Варганово. Разумеется, запиши адрес, чтобы его можно было всегда найти.

Если мне придется еще сидеть некоторое время, то хотел бы заняться изучением английского языка, для чего прошу прислать мне англо-русский, а если трудно достать, то англо-французский словарь и какую-нибудь нетрудную английскую книгу…

Получил твое длинное и подробное письмо, дорогая моя, и очень, очень благодарю тебя за него. Теперь мне ясно все, и я вижу, что ты сделала очень многое и все очень хорошо.

На этой неделе началось освобождение, и из 52 переведенных вместе с нами освободили 26 человек, т.е. как раз половину. Правда, из крепости перевели новую партию, но теперь нас в палате 5 человек вместо 8, что уже гораздо лучше, и только один не совсем приятный.

С тем, что нам придется сидеть до 7-го, мы примирились, боюсь только, что вследствие прежней службы и вследствие известных тебе обстоятельств Николая, освобождение, предположенное на 7-е, может не коснуться нас. Тогда нам не на что будет надеяться, вопрос может затянуться на очень долгое время.

Задержка писем произошла вследствие того, что сестер наших перевели на остров Голодай. Заменила их сестра Маркова, также очень хорошая; сегодня принесла твое письмо и предложила написать ответ, за которым должна скоро зайти.

Письмо меня очень обрадовало, утешило и успокоило. Очень рад, что вы поселились у Николая Ивановича. Какой ваш подъезд, со Спасской или с площади, и чья это была квартира? Хороши также результаты твоего посещения Горького, в особенности приятно, что и по его мнению скоро конец большевикам и связанным с ними мучениям. На этот раз как будто ты чувствуешь, что скоро конец нашим страданиям; что же касается до нас, то мы окрылены самыми радужными надеждами на скорый приход иноземцев.

Лето 1913 года мы провели в Степановском, так как моя бабушка была свободна и могла приехать в свое поместье. К этому времени она стала Обер-гофмейстриной Императорского двора и жила теперь в основном в Царском Селе — в Александровском дворце — или в Петербурге — в Зимнем дворце. Ику пожаловали во фрейлины, и она получила чудесный брильянтовый вензель с буквами М и А — инициалами вдовствующей императрицы Марии и императрицы Александры Федоровны.

Мы были в Варганово, когда объявили о начале Первой мировой войны. Какой подъем патриотизма, какую любовь к царю вызвало это сообщение! Тысячи людей собрались перед Зимним дворцом. Играли государственный гимн, коленопреклоненные люди плакали, благословляя нашего любимого Императора, казалось, они слились воедино — царь и его народ.

В ноябре 1915 года отец получил повышение. Он был произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником специального жандармского корпуса. Его главной задачей было обеспечивать порядок во время поездок Императора на фронт и с фронта. Теперь ему полагался специальный железнодорожный вагон, которым он и его семья могли пользоваться в любое время и в любом месте, — вагон со всей роскошью, какую только можно вообразить, включая салон, кабинет и ванную комнату. В его распоряжении были также автомобиль с шофером и, разумеется, прекрасная казенная квартира в Петрограде.

Конечно, это было захватывающе — переехать в один из самых больших городов мира. Все было неожиданно и ново для нас. Мои родители были счастливы. Отец любил Императора и понимал, что император доверяет ему. Мама любила Петроград, здесь жили ее ближайшие родственники и друзья. Кот тоже к этому времени жил здесь (он уже учился в Лицее), и мама сильно по нему скучала. Так что все мы были довольны…

Это было осенью 1916 года. Я приехал в Муравьевские казармы на Волхове Новгородской губернии, где стояли запасные части Гвардейской кавалерии. Там я должен был изучить военное ремесло, но больше узнал другое: тупое уныние, опустошающую тоску и способ, как от этого избавляться…

Моя фигура здесь так нелепа, что кто ни взглянет на меня, усмехнется: взводные, младшие унтера, ефрейторы, солдаты-хохлы… Вахмистр Голубь сказал мне раз, в начале знакомства:

— Теперь-то вам еще ничего, а что было раньше, при ротмистре Копылове. Вашему брату вольноопределяющемуся спуску не давал. На уборке подкрадется козлом и перчаткой лошади под брюхо: это что-с? Почему пыль? Потрудитесь все сначала, от головы до хвоста, ноги и живот, хвост — гребнем, гриву — гребнем, копыта промочить, тут вам не будуар, здесь вам не публичный дом, да как вы сидите на седле, х… отдавите, вот я пошлю вашей невесте ваш портрет с раздавленными яйцами.