Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

— Правильно говоришь, сын мой, очень правильно, — подтвердил Теупанэ. — С ними там Сирбисто. А он знает, что надо делать, он ученый человек, пусть хранят его боги! Сирбисто в плохое дело не ввяжется.

Дедушка Гиго поддержал Теупанэ:

— Да, я тоже думаю так. Если он прикажет, всем надо взять оружие и пойти в бой за свободу! Когда это было, чтобы наши предки трусили перед врагом? Жизнь труса презренна. Не к лицу сванам трусить! Кто испугается, пусть сбреет усы, пусть будет облит грязью, пусть наденет женское покрывало!..

Бабушка Хошадеде подошла к дедушке и стала тащить его за руку на кровать, ворча, что больному нельзя так расходиться, нужно опять лечь в постель. Но дедушка и слушать ее не хотел.

Бабушка Хошадеде начала сердиться, отчего родинка на ее правой щеке задвигалась вверх и вниз.

— Помогите, боги! — всплеснула она руками. — Ты всегда был бунтарем, заводилой. Иди лучше в постель, болей себе спокойно. Не было ни одной власти, которую бы ты любил... Иди ложись!

— Что мне ложиться, я притворялся больным, — сердито ответил дедушка.

— Боги мои, не сводите с ума старика! Зачем он притворялся больным! Зачем?!

И вдруг я вспомнил разговор дедушки и Хошадеде, подслушанный этой ночью. Наверное, дедушка Гиго спасал своей мнимой болезнью Балду.

Гости стали расходиться. По обычаю все они подходили к дедушке и бабушке и еще раз поздравляли с благополучным возвращением сыновей.

— Отдыхай, Коция, теперь, — сказал уже с порога  Теупанэ. — Если в Сванетии наступит эртоба*, может быть, мы с тобой подадимся в Широкие страны. Трудно жить у нас в горах.

* Эртоба — свобода, равенство.

— Аи-аи, если бы только скорее наступило, — покачал головой отец. — В Сванетии всегда трудно было жить. Но что поделаешь, куда денешься?

— В Дальской долине, говорят, хорошие земли. Теупанэ ушел. Отец несколько минут смотрел

вслед «слезливому абрегу», так мы, дети, называли Теупанэ за его вечно слезящиеся глаза, которые как-то странно выглядели на его всегда улыбающемся лице.

За ужином взрослые говорили о том, как поступить с солью. Дядя и отец принесли всего два пуда. Отец и дядя Кондрат предлагали выменять один пуд на бобы. За пуд соли можно было получить двенадцать и даже пятнадцать пудов бобов. Это спасло бы нашу семью на некоторое время от голода.

Бабушка Хошадеде не соглашалась с ними. На ее стороне была и мама. Они говорили, что один пуд соли невозможно растянуть на целый год. Соль была нужна не только людям, но и скоту.

— У соли много врагов, — подвел итог дедушка, — а достать ее негде. Но ничего не поделаешь, придется с одним мешком расстаться.

Другого выхода не было. Все замолчали.

Отец долго сидел, наклонив голову и отсутствующим взглядом наблюдая за пламенем, то затухающим, то вновь вспыхивающим в очаге, упорно раздумывая о чем-то. Мать то и дело с тревогой посматривала на отца.

Поднявшись со своего места и пройдя несколько раз от одной стены мачуба до другой, отец, наконец, заговорил о том, что нужно уйти с гор в село Дали, там много хлеба, богатые выпасы. Мать почему-то принялась ругать его, говоря, что пусть она умрет с голоду в Сванетии, но никуда не уйдет с тех мест, где жили и похоронены ее предки. Я не мог понять ее упрямства. 

Под эти разговоры я заснул, не сходя со своего места. Сонного, мама перенесла меня на кровать.

Это были дни моего прощания с детством. Детским умом я понял, как трудно было прокормиться нашей семье. Эти дни стали для меня вехой, отделяющей мир детских игр, забав и проказ от суровой действительности жизни.

Горько сознавать, что безмятежность детства была утрачена мной слишком рано. Я стал интересоваться всеми делами нашей семьи. На мои детские плечи легла нелегкая ноша, но она не потушила для меня красок жизни. Мне хотелось скорее подрасти и сделать все, чтобы легче жилось. Казалось, что с той минуты, как я смогу уходить вместе с отцом на заработки, наступит счастье в нашей семье. И я представил себе, как мы с отцом вернемся из Широких стран, и за плечами у нас будут полные мешки соли, и бабушка Хошадеде тогда не скажет, что соли принесли слишком мало. О бoльшем тогда я мечтать не мог.

Наконец-то пришла весна. Снег почти весь стаял, сохранился он только в ложбинах.

Все жители на полевых работах. Дома остались лишь грудные дети и старики.

У нашей семьи траурный день. В соседнем селе умер старик Зураб. Тетя Федосия упорно твердит, что умерший — ее дальний родственник, но степень родства она определить затрудняется.

Обычаи требуют, однако, чтобы на похороны даже отдаленного родственника вся семья явилась в полном составе. Но весенние работы не терпят промедления, и на семейном совете было решено отступиться от традиций и послать дедушку Гиго, меня и тетю Федосию. Одевшись в черное, мы отправились в село Жамуж.

Высокая и сухопарая фигура дедушки была несколько согнута старостью. Но пригнанные по талии чоха и архалук, огромный кинжал, аккуратная  войлочная шапочка и узкие гетры из домотканого материала придавали ему молодцеватость. И, если бы не медленные движения и не длинная муджвра, о которую он временами слегка опирался, никак нельзя было бы сказать, что он уже глубокий старик.

Улочка сделала последний крюк, и мы вышли из Лахири. Уже виднеются белоснежные башни села Жамуж. Кое-где они сливаются со снеговым фоном гор. Мне всегда нравилось смотреть на башни Жамужа, их белая окраска придавала селу нарядность и величавость.

Кажется, что до соседнего села совсем близко, но это не так. Дорога огибает гору, петляет, и село то скрывается из глаз, то появляется вновь.

— Дедушка, а зачем нужны башни? — этот вопрос меня интересовал уже давно.

Отец объяснил мне не совсем вразумительно: для обороны их строили. Для какой обороны? Кто нападал на нас и наших соседей?

— Сейчас я расскажу тебе, Яро. Давай присядем на камень и немножко отдохнем.

Дедушка, крякнув, опустился на поросший пушистым мхом камень. Достал свою прогоревшую, ставшую совсем черной трубку, попыхтел ею немножко, окутывая меня едким дымом, и начал:

— Когда я был мальчиком, я тоже спрашивал у своего дедушки, зачем их строили. Так вот, дедушка слышал от своего дедушки, что Сванетия когда-то была большой и богатой. Она была в Широких странах. Правил нами царь, двенадцать молний ему на язык! Плохой, наверное, был человек. Я царям больше не верю, обманщики и мошенники они. Звали того царя Эаргищди. Он много воевал со всеми, всем житья не давал. Тогда соседи собрались и напали на него. Эаргишди куда-то бежал, а сванов всех изрубили.