Антанас Венцлова - В поисках молодости

ПЕРВАЯ КНИГА

Уже несколько дней над Каунасом шелестел холодный пронизывающий дождь. Сидя за своим столиком в комнатушке на Короткой улице, я глядел в окно, по которому бежали струйки воды. За окном раскачивались голые сучья деревьев, поодаль возвышались стены монастыря бенедиктинок, и на башне костела надоедливо, сонно бренчал небольшой колокол. За мутной сеткой дождя виднелись лачуги бедного люда за рекой. Когда смолкал колокол, кругом становилось тихо, как в могиле.

Я уже давно безработный. Жалованье канцеляриста — не бог весть какое. В университете меня не освободили от оплаты за обучение, пришлось выложить 75 литов за семестр. За комнатушку тоже драли семь шкур. К счастью, пока служил, я приобрел туфли, костюм, потому что старая одежда до того износилась, что хоть не показывайся в ней ни в университете, ни на службе. А теперь я опять гол как сокол. Хозяйка, которая каждое утро приносила мне чайник с кипятком, наверное, не знала, что вся моя еда — кипяток и кусок черствого хлеба.

Целыми днями я читал и писал. Писал письма друзьям, статьи, стихи. Работа эта утоляла мой голод. Кое-что я посылал в «Волны Шешупе», а Костас Стиклюс добросовестно снабжал меня газетой, в которой я находил свои материалы. Посылал я сочинения и в каунасские газеты, но здесь они появлялись реже. Я уже был научен и не ходил в редакции за гонораром — знал, что услышу:

— Начинающим не платим.

Или:

— Для вас, юноша, большая честь у нас печататься… Мы же вам создаем рекламу.

Реклама? На что мне эта реклама? Лучше уж дали бы несколько литов, я бы купил немножко масла, белого хлеба, благоухающей колбасы, заглянул бы в студенческую столовую на Лайсвес-аллее. Но редакторам такая мысль не приходила в голову.

Кто-то посоветовал попросить кредит в столовой, — когда будут деньги, я расплачусь. Но мне было стыдно идти и просить милостыню. Шли дни, я уже чувствовал, что голова кружится, ноги заплетаются, я так истощал, что даже боялся смотреть на себя, когда проходил мимо зеркальных окон.

Поздняя осень тянулась мучительно долго. Рассвет наступал поздно, в комнате было холодно и сыро, потому что хозяйка перестала топить печь, едва только я не заплатил за очередной месяц. Ночью я дрожал под легким одеялом, из которого торчала пакля. Не помогали ни пальто, ни прочая одежда, которой я укрывался. Раза два удалось стрельнуть несколько литов у новых университетских знакомых — у тех, кому везло больше; но время шло, долг я возвратить не мог и, заметив своих кредиторов, обходил их стороной.

Не хотелось даже ходить в университет. Я забегал туда только погреться, но в душных коридорах еще сильней кружилась голова. Времени у меня было хоть отбавляй, и я исходил все незнакомые каунасские переулки — печальный, без друзей. В голове тяжело ворочались мрачные мысли. Казалось, я никому не нужен в этом мире и это будет тянуться вечно. Откровенно говоря, подчас мне не хотелось даже жить. Раздобыв где-нибудь деньги, я покупал дешевые папиросы и курил без конца. Не так донимал голод, и становилось теплее.

Теперь я часто бродил по Старому городу, по рынкам, где столики были завалены дешевой галантереей и едой. В магазинах и лавчонках по вечерам зажигался свет, из открытых дверей столовых и дешевых ресторанов несло прокисшей капустой, пахло свежим хлебом, мясом, и от этих запахов мне становилось невмоготу. Я уходил на мост через реку и, опершись на перила, долго глядел в темную бесшумную воду, и мне казалось, что спасение уже близко…

Спасение и впрямь оказалось ближе, чем я думал. Однажды меня остановил на улице чиновник Министерства сельского хозяйства агроном Юстинас Страздас,[8] которому я когда-то отредактировал рукопись. Тогда он остался доволен моей работой. Теперь он удивился при виде моей бледности и худобы и сказал, глядя добрыми черными глазами:

— Приходи завтра ко мне (он дал свой адрес), потолкуем. Скажу прямо, у меня для тебя работенка.

И вот на следующий день после полудня (было воскресенье) я оказался на Зеленой горе, на улице Капсу. Улочки здесь немощеные, грязные, у заборов заполненные водой канавы. Кое-где возвышаются новые, в основном деревянные дома. Вот поодаль от улицы в просторном дворе диковинный дом с высокой узкой крышей. Он-то мне и нужен.

Пришел я вовремя. Служанка несла в столовую обед. Хозяин представил меня молодой красивой девушке с коротко остриженными волосами, и я немного удивился, поняв, что это его жена. Женщина внимательно посмотрела на меня. Я покраснел. Наверное, она дивилась моей худобе.

В столовую вошла еще одна пара — старшая сестра хозяйки со своим мужем, землемером. Они тоже поздоровались со мной, и вскоре мы сидели за таким столом, какого я вообще не видел на своем веку.

Скорее всего, мне так только показалось. Я изо всех сил старался сдерживаться, чтобы хозяева не подумали, что я голоден, но это мне удавалось с великим трудом.

Разговор этих людей ничем особенным не отличался. Но мне понравилось, что они держались степенно и просто. Они старались и меня вовлечь в разговор, но это не удавалось — я слишком мало их знал и не хотел посвящать их в свои заботы. Хозяин дома не объяснял причину моего увольнения из министерства, хотя она ему была хорошо известна. После обеда он сообщил, что пишет большую книгу по агрономии. Работа для него непривычная, дается с трудом — он не учился в литовской школе. Может быть, я помогу ему подготовить эту книгу к печати? За это он мне предоставит комнату и питание — я смогу у него жить, пока книга не будет готова, а если захочу — и дальше.

Я чуть не подпрыгнул от радости. Чего же еще желать! Я тут же согласился, тем более что видел благосклонные взгляды хозяйки дома и прочих домочадцев. Все словно радовались появлению нового жильца. Надо ли рассказывать, что в тот же вечер я перебрался на новое место с маленьким чемоданчиком, в котором помещались все мои вещи и библиотека. Библиотека состояла из «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайльда, Эмиля Верхарна, одного тома «Истории западной литературы» Когана и какой-то книжки Маяковского. Был в ней и первый сборник стихотворений Боруты «Ал-ло!», который он мне только что подарил.

Я был счастлив, оказавшись среди этих людей. Я никогда не слышал от них грубого слова, грязного анекдота, не замечал жадности, зависти, ненависти.

Моя комната была больше прежней, ее недавно оштукатурили, покрасили в светло-желтый цвет. Правда, в ней было прохладно, но теперь я спал под теплым, одеялом. Питался я так, как никогда прежде. Моих новых хозяев поначалу наверняка поражал мой аппетит (ели мы за одним столом) — ел так, что за ушами трещало. Работа над рукописью была несложной, и я легко с ней справлялся. Свободного времени хоть отбавляй, и я теперь чаще появлялся в университете, а однажды даже попал в театр. Правда, театр уже не поразил меня так, как тогда в Мариямполе, когда я увидел мистерию «Все люди»…