Ханна Ротшильд - Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов

Когда Монк вышел наконец из больницы, Нелли с Гарри Коломби решили, что всей семье пойдет на пользу отдых на теплом Западном побережье, и попытались раздобыть Монку контракт – записать несколько мелодий для рекламы. Монк же рвался обратно в любимый Нью-Йорк. К несчастью, после пожара Нелли отдала мебель на хранение, а квартиру еще не отремонтировали. С помощью Ники они сняли на время квартиру в Линкольн-Тауэрз, в районе, который Монк терпеть не мог. Он скучал по прежней квартире, в особенности по своему письменному столу. Ворвался к Чарли Роузу, отпихнув его жену, и спросил: «Где моя мебель? Моя мебель тут, у вас?»

На пленке, отснятой Майклом и Кристианом Блэквудами в 1968 году, возникает порой моя двоюродная бабушка. В одном эпизоде они с Монком едут по Нью-Йорку на клубный концерт своего друга Лайонела Хэмптона. Ника ведет автомобиль в обычной своей безбашенной манере, оборачивается поболтать с оператором на заднем сиденье, заговаривает с сидящим на переднем пассажирском кресле Монком.

Дальше – возможно, это тот же вечер – парочка прохлаждается за сценой в другом клубе. Я много раз прокручивала эти кадры, пытаясь угадать, что Ника думает, что чувствует. Ей пятьдесят четыре года, и она не выглядит ни на день моложе. Лицо одутловатое, исчезли прежние тонкие черты. Она отпустила длинные волосы, концы подстрижены неровно. Полосатая блузка поверх черной юбки нисколько не льстит ее фигуре. Под конец вечера Ника уже пьяна в стельку, ей приходится с силой прикусывать мундштук, иначе он выпадет изо рта. Она снова и снова переспрашивает Монка, что он будет играть, а он односложно бурчит в ответ и то спляшет, то перекинется репликой со знакомыми. Ника тяжело опускается на ступеньку лестницы, снизу вверх с обожанием смотрит на Монка. Она всегда смотрит на него с обожанием.

У нее есть для него подарок, говорит Ника.

– Миллион долларов? – с надеждой уточняет Монк.

– Нет, ручка – для автографов.

– Ты же знаешь, я не люблю носить при себе ручку, – говорит Монк, но колпачок все же снимает.

Ника тщетно ищет бумагу. Монк пробует новую самописку на салфетке и рвет ее в клочья. Ника хохочет.

– Серебряная? – спрашивает Монк, разглядывая ручку.

– Да. Вот бумага. – Ника подталкивает к нему блокнот.

Монк наклоняется и что-то в нем царапает.

– Знаешь, что тут написано? – спрашивает он. – Если уговорить кого-нибудь это подписать, у тебя крыша съедет. Навсегда съедет.

Они обсуждают семью Ники, какие Ротшильды богатые, Ника напоминает, что она – бедная родственница. По сравнению с Ротшильдами бедная, хотя, конечно, по сравнению с большинством гостей в клубе – богатая.

Монк оборачивается к камере.

– Я больше не желаю обходиться без денег. С этим покончено, – пресерьезно говорит он, вытаскивая из кармана скомканные купюры и потрясая ими.

Кто-то из свиты указывает на тяжелые перстни Монка, говорит: такие сокровища ценнее денег. Монк соглашается, трогает пальцем черный опал – камень, соответствующий его знаку зодиака, ценой не менее тысячи долларов, а вокруг ограненные бриллианты. Подавшись вперед, Ника легонько касается пальцами лба Монка.

– Тут все, что тебе нужно, – ласково говорит она.

– Ха! – Похоже, Монк не слишком ей верит.

Ника вынимает фотографии своих кошек и поясняет, что давно сбилась со счета – прекратила их пересчитывать, как только перевалило за сто. Монк выразительно закатывает глаза: мол, кто из нас сумасшедший?

Психическое состояние Монка в 1970-х годах стремительно ухудшалось. В 1971 году у него случился приступ кататонической депрессии, его увезли в больницу «Бет Израэль». Закончив лечение, он вместе с «Джайнтс оф Джаз» Джорджа Вейна отправился в 1972 году в турне. Снова чудовищное напряжение: по два концерта за вечер в шестнадцати городах за три недели. Редкие бутлегерские кадры в берлинском клубе: Монк – тощий, вспотевший, козлиная бородка поседела и поредела – склонился над пианино и бренчит явно без удовольствия. Его некогда громадная туша словно съежилась, пиджак обвисает. Крупные золотые перстни свободно болтаются на пальцах, с висков на клавиши все время капает пот.

Помимо других осложнений увеличенная простата вызывала недержание. «У него были проблемы с недержанием, порой не удавалось сохранить контроль над мочевым пузырем, это было ужасно, Монк чувствовал себя осрамленным, – вздыхал Джордж Уэйн, вспоминая то турне. – Телониус был гордый человек. Он всегда одевался безупречно, никогда не допускал ни малейшей небрежности». Дома с этой проблемой еще как-то удавалось справляться, но в дороге никогда нельзя было заранее знать, где остановится автобус, будет ли там пригодный туалет, – и трудная ситуация превращалась в безвыходную.

Пол Джеффри встречал Монка в аэропорту Нью-Йорка. Монк еле спустился по трапу. «Идти почти не мог, так ослаб». Последние дни декабря и весь январь 1972 года Монк приходил в себя, прежде чем снова приняться за работу. Друзьям он признавался, что ищет другое жилье: Нелли со своей постоянно гудящей соковыжималкой доводила его до исступления.

Осознала наконец серьезность ситуации и Ника. «Мы ехали домой, и вдруг он сказал мне: "Я тяжело болен"». Эти слова подхлестнули Нику действовать, и действовать срочно. «Я кинулась искать врачей, пыталась как-то его спасти». Десять лет она будет упорно искать панацею. На записи, когда разговор заходит о болезни Монка, я различаю отчаяние Ники – отчаяние тихое, сдержанное. Она обращалась к врачам и в Европе, и в Америке, но не могла добиться ни окончательного диагноза, ни эффективного лечения. «Не могу передать, каково это было», – поникшим голосом признается она. Монк был «ужасно болен. Совершенно обессилел. Вероятно, страдал и от боли, в этом он никогда бы не признался. В этом смысле с ним было очень трудно. Я уверена, он сильно страдал, – говорит Ника, и ее голос прерывается вопреки британской сдержанности. – У него начались судороги. Цирроз печени… высокое давление… угроза диабета. Стопка медицинских заключений высотой до потолка».

В январе 1972 года Ника устроила Монка в больницу на Грейси-сквер. Новые врачи внесли существенное изменение в программу лечения. Ника взяла руководство в свои руки и решительно отвергла новомодные «собеседования», которые считала «нелепыми: в результате их психиатру пришлось самому лечиться у психиатра. Он их в клочья рвал, психиатров». Столь же непреклонно она запретила электрошок и сильнодействующие транквилизаторы, требовала более мягкого подхода, лечить больного, а не болезнь.

Полезные советы Ника получала от Мириам, которая также пыталась подобрать курс лечения для их сестры Либерти. У Либерти, как у ее отца Чарлза и у самого Монка, тоже диагностировали шизофрению. Детство Ники и Мириам прошло в присутствии человека, страдавшего душевным расстройством и резкими перепадами настроения. И вновь обеим сестрам приходилось иметь дело с тем же недугом. На этот раз они надеялись победить, а не проиграть. Их брат Виктор, не выносивший любых проявлений душевной уязвимости и тем более неуравновешенности, предпочитал не обращать внимания на эту беду, но Мириам и Ника все силы клали на поиски решения. Мириам даже основала фонд для поощрения исследований шизофрении – эта организация функционирует и поныне и ставит себе основной целью выяснить физиологические причины заболевания.