Эудженио Корти - Немногие возвратившиеся

* * *

Я увидел итальянскую санитарную машину и подошел, намереваясь попросить, чтобы меня взяли. Скорее всего, мне бы не отказали, но я подумал о людях, все еще бредущих по дороге в значительно худшем состоянии, чем я, и отошел.

Теперь дорога шла под уклон. В самом конце ее виднелись огни. Судя по всему, это был Беловодск. Но как же до него далеко! Чем дальше я шел, тем яснее понимал, что мне до города не добраться.

Плотнее закутавшись в одеяло, я шел... шел... шел... стараясь не замечать ветра. А тот словно с цепи сорвался: он яростно трепал мое одеяло, рвал полы шинели. Ни одно живое существо не может выжить в таком климате! В вечном холоде нормально себя чувствуют лишь холодные звезды, сверкающие в вышине.

И только великий Бог правит всеми нами, мириадами мерцающих звезд и холодом тоже.

* * *

Мимо меня проехали еще три немецкие машины. Я подтянулся и попробовал забраться на последнюю. Сил не хватило, и я повис, навалившись животом на борт, в то время как ноги болтались снаружи. Боль в животе оказалась настолько сильной, что пришлось отказаться от такого способа передвижения.

И снова я шел по дороге один. Меня не покидало чувство, что очень скоро я просто не смогу переставлять ноги. Тогда я тихо лягу на снег и замерзну. Но разве это справедливо? Разве такое возможно? После того как я преодолел пешком столько километров, ночи напролет спал прямо на снегу, голодал?! И теперь, когда спасение так близко, неужели я сдамся?

* * *

За три или четыре километра до Беловодска я увидел медленно едущие по дороге сани. Их тянули две едва переставляющие ноги измученные клячи. В санях были два обмороженных итальянца и какие-то ящики. Я подошел к вознице, объяснил, что я - артиллерийский офицер, и попросил освободить для меня немного места, поскольку идти больше не могу. Возница ответил, что лошади вот-вот падут от усталости и, если сани хотя бы немного догрузить, они не смогут сдвинуть их с места.

Не слушая ворчания возницы, я залез на сани, закутался в одеяло и приготовился проделать оставшийся путь на санях (предварительно пообещав хорошую плату). Через несколько минут я уже дрожал так сильно, что тряслись ящики, к которым я привалился, а громкий стук моих зубов, думаю, был слышен на много метров вокруг.

* * *

Как меня трясло!

Нам несколько раз приходилось останавливаться, поскольку груз вываливался на дорогу. Неподалеку от дороги я увидел лачугу, которую солдаты подожгли специально, чтобы согреться.

И наконец мы въехали в город. Показалась заброшенная фабрика. Возница решительно направил туда сани и въехал в раскрытые ворота. Первым делом он распряг животных. Мы вошли в замечательно мрачную и грязную комнату, где не было ни окон, ни дверей и по которой ледяной ветер гонял прутики замороженной соломы. Вероятно, где-то рядом можно было найти и теплое помещение, но я решил не требовать от жизни слишком многого.

Я сжевал последние крошки галет, которые нашел в кармане, и растянулся на соломе, укрывшись одеялом. Мои случайные попутчики проявили удивительное благородство и принесли для меня с саней еще несколько одеял. Они же разожгли огонь. Дрожа от холода и высокой температуры, я провалился в сон.

Была ночь 17 января.

Из окружения

Глава 31

Мы вышли из окружения. На этом заканчивается мой дневник. Но наши испытания еще не закончились. Следующее утро было холодным и ясным. С северо-востока доносились звуки орудийного огня. Возле входа в нашу промерзшую комнату билась в предсмертной агонии заезженная кляча. Не знаю, эта лошадь привезла меня в город или она притащила какие-то другие сани. Я сквозь сон слышал, что их подъезжало довольно много. Я прекратил мучения несчастного животного выстрелом в голову и пешком потащился искать штаб.

Я узнал, почему приказ покинуть Чертково был отдан столь внезапно. 19-я бронетанковая дивизия немцев (правда, бронетанковой она была только по названию, поскольку к тому времени танков в ней уже не осталось), которая совместно с несколькими батальонами М несколько недель старалась пробиться к осажденному городу, больше не могла сопротивляться превосходящим силам противника. Ее отступление было вопросом даже не дней, а часов.

50 километров от Беловодска до Старобельска, где разместилось командование 8-й армией, я преодолел на грузовике. Вскоре после моего отъезда Беловодск подвергся массированной бомбардировке русскими самолетами, значительно уменьшившей число счастливцев, вышедших из окружения.

Вечером того же дня, 17 января, штаб спешно покинул Беловодск, не дождавшись, чтобы все вышедшие из окружения были перевезены в Старобельск. Многие из них потом уходили вместе с немцами, но кое-кто не успел и попал в плен к русским.

* * *

В Старобельском штабе мы встретились с группой уцелевших солдат из Кантемировки. Мы узнали, что Кантемировка{24} и Миллерово были оставлены одновременно с Чертковом. Причем в первом случае использовались самолеты, которые в определенный момент уже не могли приземляться, поскольку последние немецкие войска, защищавшие аэродром, разгромили русские, а из Миллерова люди выходили по "коридору", удерживаемому для них бронетанковыми силами на вражеской территории.

На полпути между Старобельском и Ворошиловградом мы на сутки застряли в деревне Новый Дар из-за снежных заносов. Сохранялась опасность снова оказаться в окружении. Одной мысли об этом было достаточно, чтобы свести с ума даже более сильных духом людей, чем мы.

* * *

Я покинул Ворошиловград и на попутном транспорте добрался до станицы Ясиноватой на Донце - пункта сбора оставшихся в живых однополчан. Отсюда на специально оборудованном санитарном поезде мы отбыли в Леопол (Польша).

Путешествие в поезде трудно было назвать приятным. На каждом спальном месте разместилось по два человека, нас постоянно терзал голод и мучили вши. К тому же мы постоянно находились в смрадной атмосфере гниющих гангренозных конечностей. Мы беспрерывно останавливались и по неизвестным причинам часами стояли на станциях, полустанках, а иногда и просто в чистом поле. Многие умерли уже в поезде, в том числе Скотта, которого я встретил в госпитале в Черткове.

Далеко не все желающие попали на этот "специально оборудованный" поезд, многие были вынуждены выбираться с Донца иначе. На перегоне между Сталином и Крисином 15 человек из 100, составлявших личный состав батареи под командованием Конти, замерзли насмерть на открытой платформе поезда, предназначенной для перевозки угля.

Многие умерли в госпитале в Леополе (я провел там семь дней и успел насмотреться на всякое) и в поездах, которые везли нас из Польши в Италию. Так и не увидели Италии Монтрезор, мой верный ординарец Реджинато, а также служившие у Беллини сержанты Пиллоне и Брайда. Брайда, сам обмороженный, в последний день нашего пребывания в Черткове где-то достал лошадь, отдал ее Занетти и тем самым спас последнему жизнь.