Жоржи Амаду - Касстро Алвес

69

Кастро Алвес написал много поэм, предназначенных для переложения на музыку. Многие серенады того времени — на его слова. Еще совсем недавно Алмир де Андраде рассказывал мне, что он написал различные музыкальные произведения на слова Кастро Алвеса и эти произведения с успехом передавались по радио.

Интересно, что у современников Кастро Алвеса образ «молодого бога», «полубога» повторяется почти всегда, когда речь заходит о Кастро Алвесе.

Кастро Алвес написал об этом вечере Аугусто де Гимараэнс: «…Если я когда-либо и выступал с триумфом, то это именно тут».

Карлос Феррейра пишет: «Великий Кастро Алвес!» — так говорили все на факультете права».

Вот слова, которые он произнес перед чтением «Оды Второму июля»: «Ипиранга знает Парагуасу 7 сентября — брат 2 июля. Нет славы для одной провинции, есть слава для всего народа. Бразилия всегда — великая наследница героев, возвышенных патриотов».

Шавиер Маркес отмечает, что стихотворение «2 июля», которое Руй Барбоза прочел по этому случаю, носит заметное влияние поэтики Кастро Алвеса. «…Оно явно отражает манеру кондора», — пишет он.

Кастро Алвес написал своему большому другу в Рио-де-Жанейро, Луису Корнелио дос Сантос, по поводу представления «Гонзаги» в Сан-Пауло: «…Огромный успех, подлинный триумф…»

Газета называлась «Индепенденсиа», и в состав ее редакции входили Жоаким Набуко, Мартин Кабрал, Кампос де Карвальо и Руй Барбоза.

Афранио Пейшото пишет по этому поводу: «Он сам сказал в эпиграфе к своим песням: ему мало дела до того, будут ли хвалить его стихи или издеваться над ними; поэзия, как бы он ее ни любил, всегда была для него средством, помогающим священному делу: он был лишь бравым солдатом освобождения человечества».

«В самом деле, — продолжает Афранио Пейшото, — Кастро Алвес не только был одним из самых горячих аболиционистов, чья пропаганда принесла наилучшие результаты, — он был одним из первых, кого услышала Бразилия… Уже в 1863 году он начал писать свои аболиционистские поэмы и основал в Ресифе освободительную ассоциацию. Правители Бразилии были чужды этим идеям и невосприимчивы к гуманному мышлению, но учащаяся молодежь с увлечением слушала его и подхватывала лозунги поэта: эти девушки и юноши, читавшие его стихи и восхищавшиеся ими, составили поколение, которое двадцать лет спустя добилось освобождения рабов».

Кастро Алвес — «национальный поэт, если не сказать больше — социальный, человеколюбивый, гуманный поэт» (Жозе Вериссимо), — напоминает тот же Афранио Пейшото.

Пиньейро Виегас пишет о «Негритянском корабле» и «Голосах Африки»: «Рабовладельцы всегда имели в нем самого страшного эпиграммиста и самого потрясающего мастера разящего памфлета. В «Негритянском корабле», «Голосах Африки» и других революционных поэмах содержатся призывы, самые сильные и самые волнующие из всех, которые наши более или менее бесстрашные и убежденные мечтатели и романтики когда-либо осмелились опубликовать против деспотов…»

Омеро Пирее пишет о баиянских писателях — поэтах и прозаиках того времени (в книге «Жункейра Фрейре: его жизнь, его эпоха, его творчество», 1929): «Многочисленные литераторы Баии в то время вели большую просветительную деятельность в различных областях общественной жизни. Но в их среде не родилась какая-либо литературная доктрина или новое течение. Писателей было немало, они трудились, но не творили. Они импортировали идеи, язык, даже направление своего творчества — и все это делали медленно и неповоротливо».

Шавиер Маркес пишет: «Характерно, что Байя, будучи для Кастро Алвеса ласковой, но надменной матерью, оказалась, пожалуй, тем бразильским краем, где его стиль, заимствованный у Гюго, нашел меньше всего приверженцев. Произведения поэтов Баии того времени либо вовсе чужды кондорской школе, либо отражают ее влияние лишь в отдельных случайных произведениях. Публика здесь, как и всюду в стране, где он побывал или куда доходили о нем слухи, слушала его, как наэлектризованная…»

Чистое тщеславие и только тщеславие привело меня к тому, что я цитирую ниже фразу Освалдо де Андраде из его статьи о бразильском романе: «Лирическая линия найдет продолжение в лице Жоржи Амаду. «Жубиаба» — это самое прекрасное произведение такого рода о Бразилии после «Негритянского корабля». Эта связь между Жоржи Амаду и Кастро Алвесом должна укрепиться».

Жайме де Баррос пишет: «Голоса Африки» — это сильнейший крик отчаяния, который рабство исторгло из человеческой души».

И Алмир де Андраде высказывает следующие весьма справедливые суждения о Кастро Алвесе и современной ему поэзии: «Следует отметить и со всей твердостью провозгласить большое гуманное значение творчества Кастро Алвеса, в особенности потому, что мы переживаем период, когда во всем мире распространяется литература отрицания, где мир изображается как неизлечимый больной и поэты становятся выразителями страдания, задыхаясь от собственного убожества и теряясь в жалобах и стонах».

Айдано де Коуто Ферраз пишет о «Лусии»: «Поэма «Лусия» отражает одновременно формирование бразильской семьи при патриархальном режиме и упадок невольничьего патриархата. По заглавию и накалу ее стихов я считаю «Лусию» лучшим негритянским произведением Кастро Алвеса. Не будучи произведением для декламации, поэма эта является одной из вех поэзии масс, появление которой я предвижу в Бразилии после нынешнего периода упадка».

Один старожил Сан-Пауло описал свои впечатления от постановки драмы «Гонзага»: «Мне было одиннадцать лет, когда я присутствовал в Сан-Пауло на представлении в старом театре Сан-Жозе, где Кастро Алвес прочитал свое стихотворение «Актеру Жоакиму Аугусто». В этот день там шла замечательная премьера «Гонзага», шедевр поэта. Жоаким Аугусто, актер огромного дарования, воплотил славный образ главного персонажа пьесы. Много раз впоследствии я слышал в запомнившихся мне спектаклях таких мастеров сцены, как Сальвини, Росси. Но блеск этих знаменитостей, вместо того чтобы затмить, только оживил мои воспоминания о большом сан-пауловском актере, который так взволновал меня в детстве. После финальной драматической сцены, когда Гонзага отправляется в изгнание, Кастро Алвес появился в ложе бельэтажа, примыкавшей к сцене, и заговорил, стал читать свою оду. Потрясающее впечатление! Его сильный, звучный, ясный, проникновенный голос падал волнами на аудиторию, превращая ее волшебством гения в молчаливую и восторженную массу! Вечер восторга и очарования, который я никогда не забывал в течение всей моей долгой жизни».