Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника

После того, как он выполнил задание и отнес текст в ЦК, прошло два дня. И вот раздался телефонный звонок из отдела и просьба зайти к ним.

Романовский так ипоступил.

Помощник секретаря поблагодарил его за оперативную хорошую работу и попросил внести кое-какие уточнения и дополнения в текст выступления, с которым уже ознакомился секретарь и который в целом его одобрил.

Когда Романовский вернулся в свой кабинет и начал просматривать замечания по тексту, его больше всего привлекла одна пометка на полях. Предложение в тексте было подчеркнуто волнистой чертой, а на полях было начертано: «Эту мою мысль развить!»

Поэт Василий Шабанов, безвременно погибший от бандитских пуль под Ашхабадом, куда он ездил в составе многочисленной делегации, а потом, поддавшись на уговоры местных товарищей поехать на шашлык в горы, где и была расстреляна их машина неизвестными, работал инструктором отдела агитации и пропаганды ЦК ВЛКСМ.

Однажды он смеясь поделился:

— Знаешь, я в комсомоле научился новому спряжению глагола «писать».

— Любопытно. И как же оно звучит?

— А вот так: я пишу, ты пишешь, он /она/ пишет, мы пишем, вы пишете, они… выступают…

В конце 1960-х годов я близко сошелся с Вадимом Михайловичем Кожевниковым, который был главным редактором журнала «Знамя». Его книги давно вошли в обойму известных, а в эти самые 60-е все говорили о его новом романе «Щит и меч», и, кстати, по-разному оценивали это произведение.

Нередко я бывал у него в гостях: то в редакции, то в Переделкино на даче. Эти встречи наши были не случайны. Дело в том, что в издательстве «Советский писатель» мне заказали книгу о его жизни и творчестве.

Естественно, меня интересовали какие-то эпизоды из раннего творчества, интересным были его первые шаги в литературе. И он делился своими воспоминаниями…

Особо дорожил Вадим Михайлович тем, что в начале его пути ему встретился Александр Александрович Фадеев. С ним он познакомился в журнале «Красная новь», где Фадеев был главным редактором. Он увидел в молодом энергичном журналисте творческую жилку и всячески поддерживал его в творческих начинаниях. Иногда тактично критиковал за промахи.

— Прочитав мои «сочинения», Фадеев не правил их, а только спрашивал, указывая на какие-нибудь подчеркнутые им места: «Настаиваете?» И когда я спешно «не настаивал», а соглашался с редактором, Фадеев огорченно говорил: «Как же так, сразу?» И продолжал: «Ты же пишешь для того, чтобы в чем-то убедить, а сам не убежден в том, что написал. Если не убежден твердо, то зачем же тогда писать?»

Он посылал меня часто в командировки. Когда я вернулся из очередной со строительства Орско-Халиловокого комбината и привез очерк с пристрастным описанием всех производственных процессов, Фадеев, прочитав, угрюмо осведомился: «А кто это комбинат у тебя строит?» Иронически посоветовал: «Ну тогда хоть напиши в сноске — люди». Добавил грустно: «Что это ты? Был, а человека не приметил».

В то время в ходу были так называемые «чисто производственные» очерки, где восхищение техникой главенствовало в повествовании над всем другим.

В «Красной нови» уже был опубликован точно такой же мой очерк о строительстве первой чугунноразливочной машины. Я тут же напомнил об этом Фадееву.

Он расхохотался и сказал: «Поймал!»

Но тут же посоветовал: «Ты такую бесчеловечину больше не пиши. Печатать хоть и будут, но это стрельба холостым патроном».

Борис Андреевич Можаев имел обыкновение отрываться от занятий со своей «Волгой» ради беседы с подходившими к нему соседям. Во всяком случае я нередко имел такую возможность пообщаться со своим полным тезкой.

Во время таких бесед затрагивались самые разные вопросы. То речь шла о новой постановке в театре на Таганке, в художественный Совет которого он входил, то об очередной его командировке по сельской России в качестве специального корреспондента «Литературной газеты», то, наконец, о требовании Анатолия Рыбакова дать положительный отзыв на рукопись его романа «Дети Арбата». Словом, всего и не перечислить, о чем мы говорили во время подобных встреч.

Нередко Борис Андреевич высказывал и свои суждения о том или ином писателе.

В частности, вспомнилась его оценка писательских удач Юрия Полякова, известность которому принесли первые его повести «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», «Сто дней до приказа».

— Способный юноша, — заметил Можаев. — У него талант интервьюера. Что-то такое колебнулось в жизни, он тут же уловил это колебание и выдал на сей счет не фельетон, не очерк, не эссе, а повесть. Таким, кстати сказать, талантом обладал Петр Дмитриевич Боборыкин. Его Зинаида Гиппиус называла «писателем-интервьюером». А Михаил Евграфович Щедрин при встрече с ним непременно справлялся: «Ну что ты там еще набоборыкал?»..

Поэт и художник, собиратель камней Виктор Михайлович Гончаров рассказал, как однажды в конце сороковых пришел к нему на огонек Николай Старшинов и застал у него в гостях Александра Трифоновича Твардовского. С ним Виктор Михайлович близко сошелся во время поездки группы писателей на Байкал. С того времени Александр Трифонович не раз приходил к нему в гости, погреться чайком.

Так было и на сей раз.

— В комнату вползали сумерки, — рассказывал Виктор Михайлович. — Свет не зажигали… И тут неожиданно Старшинов засмеялся.

— Ты что? — удивился такому поведению Старшинова Александр Трифонович.

— Вы не обижайтесь, — обратился к Твардовскому Старшинов, — вспомнил про сцену, которую вчера наблюдал в бибколлекторе, где поминали и вас.

— Ругали, что ли?

— Да нет.

— А чего же я должен обижаться?

— Это у меня вырвалось. Так вот между работником книжного прилавка и работником книготорга, который зачитывал предлагаемый в продажу список книг, происходил такой обмен мнениями.

— Мы даем вам Бубеннова, — говорил работник книготорга.

— Хорошо, — отвечал продавец.

— Паустовского.

— Хорошо.

— Жарова.

— Нет, не надо… Это стихи — махнул рукой книготорговец.

Работник книготорга продолжал перечень:

— Фадеева даем.

— Прекрасно.

— Леонова.

— Долматовского.

— Нет, нет… Это же стихи! — снова отмахнулся книготорговец.

— Идем дальше, — продолжал работник книготорга: — Федина.

— Хорошо.

— Панферова.

— Хорошо.

— Твардовского…

— Нет, не надо. Это опять стихи.