Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Я провел следующий день, не выходя из замка, занятый тем, что пытался дать понятие о сфере моей Гебе и направить ее на путь понимания Вольфа. Я преподал ей некоторые начала математики, которые показались ей бесценным даром.

Я пылал от нее; но внушила бы ее склонность к литературе мне любовь, если бы я не находил ее до того красивой? Увы, нет! Я люблю рагу и я лакомка, но если оно не оформлено красиво, оно кажется мне дурным. Первое, что интересует, это внешность, это основа красоты; рассмотрение формы и внутреннего содержания приходит потом, и если это нравится, оно тебя захватывает; человек, который не поступает подобным образом, поверхностен. Он достоин морального осуждения. Идя спать, я обнаружил в себе нечто новое, а именно, в те три или четыре часа, что я провел тет-а-тет с Гебой, ее красота не оказывала на меня никакого отвлекающего действия. То, что меня удерживало в таком стеснении, не было ни уважение, ни добродетель, ни так называемый долг. Что же это было? Я и не старался догадаться. Я знал только, что этот платонизм не мог продолжаться долго, и по правде говоря, он меня угнетал; эта заторможенность проистекала от добродетели, но добродетели агонизирующей. Прекрасные вещи, что мы читали, интересовали нас настолько сильно, что любовные чувства, отступившие на второй план, должны были утаиваться. Перед умом сердце теряет свою власть, разум торжествует, но битва должна быть недолгой. Наша победа над собой вводит нас в заблуждение; мы полагаем, что можем быть уверены в себе; но эта уверенность покоится на зыбком фундаменте; мы знаем, что любим, но не знаем, любимы ли мы. Эта твердая, хотя и скромная уверенность толкнула меня зайти в ее комнату, чтобы сказать что-то касательно поездки в Лоди, когда коляски были уже готовы. Она спала; она внезапно проснулась, и я даже не подумал просить у нее прощения. Она сама извинилась, сказав, что «Аминта» Тассо настолько ее заинтересовала, когда она легла спать, что она не смогла оторваться, пока всю ее не прочла. Поэма лежала у нее у изголовья. Я сказал, что «pastor fido[10]» ей еще больше понравится.

— Он красивей?

— Нет.

— Почему же вы говорите, что он мне больше понравится?

— Потому что в нем есть очарование, которое трогает сердце. Он смягчает, он соблазняет, и нам нравится это соблазнение.

— Стало быть, он соблазнитель?

— Нет, он соблазнителен, как вы.

— Это различие существенное. Я прочту его сегодня вечером. Я оденусь быстро.

Она оделась, не вспоминая, что я мужчина, но с соблюдением приличий. Несмотря на это, я видел, что она соблюдала бы их старательнее, если бы была уверена, что я влюблен в нее.

Я подсмотрел, как она подпустила сзади свою рубашку, зашнуровала корсет, надела юбку и, сойдя с кровати, обулась и надела свои подвязки под коленками, я подсмотрел, говорю я, красоты, которые сбили меня с толку, заставили блуждать в предположениях, за кого она меня принимает, и заставили выйти, чтобы защитить мое плотское чувство от слишком постыдной ошибки.

Я сел на откидную скамейку моей коляски, держа на коленях сына графини, устроенного на большой подушке. Она зашлась смехом, как Клементина. На полпути дитя заплакало, оно хотело молока, мамаша быстро достала розовый кранчик, не беспокоясь, что я им любуюсь, и я подставил ей малыша, который смеялся в предвкушении, что будет есть и пить одновременно. Я уставился на достойную уважения картину, радость моя была заметна. Красивенький отпрыск, насытившись, отвалился, я увидел белую жидкость, которая продолжала вытекать.

— Ах, мадам! Это убийственно; позвольте моим губам подобрать этот нектар, который приобщит меня к сонму богов, и не бойтесь, что я вас укушу.

Тогда у меня еще были зубы.

Я пил на коленях, наблюдая за графиней-матерью и ее сестрой, которые смеялись, как бы жалея меня; это был тот род смеха, который не смог бы нарисовать ни один художник, за исключением этого великого Гомера, там, где он изображает Андромаху с Астианаксом на руках, в момент, когда Гектор покидает их, чтобы вернуться в бой.

Не удовлетворившись вызванным смехом, я спросил у Клементины, хватит ли ей смелости оказать мне ту же милость.

— Почему нет, если бы у меня было молоко?

— Вам нужно только подставить источник, я домыслю остальное.

Но при этих словах она покраснела так мучительно, что я почти пожалел, что их произнес. Все время веселясь, мы доехали до гостиницы в Лоди, не заметив пролетевшего времени. Графиня отправила своего слугу известить даму, свою подругу, чтобы та пришла обедать с ней в компании с ее сестрой. Я тем временем отправил Клермона купить в достаточном количестве бумаги, испанского воску, перьев, чернил, письменных принадлежностей и хороший портфель с ключом для моей прекрасной Гебы, которая отныне не должна была меня забывать. Когда она все это получила, перед обедом, она смогла дать мне понять всю свою благодарность лишь своими прекрасными глазами. Не существует такой честной женщины с не испорченным сердцем, которую мужчина не мог бы завоевать, вызвав ее благодарность. Это самое верное средство и самая верная дорога к победе, но надо ее найти.

Дама из Лоди пришла вместе со своей сестрой, которая могла бы оспорить приз за красоту у всего прекрасного пола, но сама Венера не могла бы в этот момент оторвать меня от Клементины. Дамы и девицы обнимались, демонстрируя взаимную радость от свидания. Меня представляли, меня описывали, меня превозносили до небес; я дурачился, чтобы прекратить комплименты.

Мой обед был прекрасен и добротен. Поскольку был пост, щепетильные получили рыбу, которая заставила их не жалеть о цыплятах и ветчине. Превосходный осетр всем понравился.

После обеда пришел муж дамы вместе с любовником ее сестры, так что веселье возросло. Я развеселил всю прекрасную компанию, организовав банк, и по прошествии трех часов кончил игру, довольный, проиграв тридцать-сорок цехинов; без этого меня бы превознесли как лучшего игрока Европы.

Любовника красотки звали Вижи, я спросил у него, знаком ли он с творением автора тринадцатой песни Энеиды Вергилия, и он ответил мне, что да, и что он перевел его в итальянские стансы. Поскольку я заинтересовался, он пообещал мне принести их в С.-А. послезавтра. Я сделал ему комплимент по поводу достоинств его предка, поскольку Маттео Вижи блистал в начале XV века. С наступлением ночи мы отъехали, и менее чем через два часа прибыли в С.-А. Свет луны, что освещала все мои передвижения, помог мне воспротивиться попыткам, к которым меня побуждала нога Клементины, которая, чтобы лучше удерживать на коленях племянника, поставила ноги на откидное сиденье. Мамаша, по возвращении к себе, воздала обильную хвалу доброй компании, что я с ней поддержал. Не имея желания ужинать, мы разошлись, но Клементина мне поведала, что не имеет никакого понятия об Энеиде. Г-н Вижи должен был явиться в С.-А. со своей тринадцатой песнью, и она была в отчаянии, что не сможет о ней судить. Я ей посочувствовал.