Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

— Вы меня удивили. Значит я не та монахиня, к которой вы стремитесь! Я нахожусь в ужасном лабиринте.

— Если десять луи, мадам, смогут вам помочь, прошу вас принять их.

— Я благодарю вас, мне не нужны деньги. Позвольте даже, чтобы я вернула вам луи, который вы мне отправили.

— Я сделал подарок крестьянке, и вы меня еще больше удивили. Каково же ваше горе, что деньги не могут его излечить?

— Это, должно быть, бог направил вас мне на помощь. Вы, возможно, дадите мне добрый совет. Послушайте меня, это займет всего лишь четверть часа.

— Да, и с большим интересом. Присядем.

— Увы! Здесь нет ни стула, ни кровати.

— Говорите же.

— Я из Гренобля. Меня заставили принять постриг в Шамбери. Два года спустя г-н де Ку меня соблазнил, и я пала в его объятия в саду монастыря, куда он проник, перебравшись через стену. Забеременев, я сказала ему об этом. Мысль родить в монастыре была ужасна, потому что они уморили бы меня в тюрьме, и он придумал помочь мне выбраться, используя заключение врача, предвещавшее мне смерть, если я не поеду принимать здешние воды, единственно способные меня излечить от той болезни, которую тот врач у меня нашел. Нашли врача, и принцесса XXХ, которая живет в Шамбери, посвященная в тайну, уговорила епископа дать мне разрешение на три месяца и сделать так, что аббатиса с ним согласилась. Все подсчитав, я полагала, что выйду на седьмом месяце, но очевидно я ошиблась, потому что три месяца скоро пройдут, а я еще беременна. Я непременно должна вернуться в монастырь, и вы понимаете, что я не могу на это решиться. Послушница, которую дала мне аббатиса для охраны, — самая жестокая из женщин. У нее приказ не давать мне говорить ни с кем и препятствовать, чтобы меня кто-нибудь видел. Это она приказала мне свернуть с дороги, когда увидела, что вы направились навстречу. Я подняла свою вуаль, чтобы вы увидели, что я та, кого, как я полагала, вы ищете; к счастью, она этого не заметила. Гадюка хочет, чтобы я вернулась в монастырь в течение трех дней, моя болезнь, которую она полагает водянкой, по-видимому, неизлечима. Она не захотела согласиться, чтобы я посоветовалась с врачом, которому бы я, возможно, для пользы дела, открыла правду. Я хочу умереть. Мне всего двадцать один год.

— Умерьте ваши слезы. Но каким образом смогли бы вы родить здесь, так, чтобы ваша послушница этого не узнала?

— Крестьянка, у которой я живу, и которой я доверилась, заверила меня, что как только я почувствую первые схватки, снотворное, которое она купила в Аннеси, ту усыпит. Это под воздействием того снадобья она сейчас спит в комнате, находящейся под этим чердаком.

— Почему мне не открыли дверь, чтобы я мог войти?

— Чтобы скрыть вас от крестьянина, ее брата; это тоже злой человек.

— Но на каком основании вы решили, что я послан г-ном де Ку?

— Потому что десять или двенадцать дней назад я написала ему о моей беде в таких красках, что мне кажется невозможным, чтобы он не нашел средство меня от нее избавить. Я приняла вас за его посланца.

— Вы уверены, что ваше письмо достигло его?

— Эта крестьянка отнесла его на почту в Аннеси.

— Надо писать принцессе.

— Я не смею.

— Я сам пойду к этой принцессе, или к г-ну де Ку, или куда угодно, хоть к самому епископу, чтобы обеспечить вам отсрочку, потому что вы не можете вернуться в монастырь в вашем состоянии. Решайте, потому что я не могу ничего делать без вашего согласия. Хотите ли уйти со мной? Хотите поехать со мной? Я завтра принесу для вас одежду и отвезу в Италию, и пока я жив, буду заботиться о вас.

Вместо ответа, слышу лишь грустный звук рыданий. Не зная больше, что сказать, я обещаю ей вернуться завтра, чтобы узнать, что она решила, потому что ей абсолютно необходимо принять какое-то решение. Я спустился по той же лестнице и, дав еще один луи крестьянке, сказал, что вернусь завтра, но она должна найти способ мне войти через дверь, и что она должна удвоить дозу опиума, что дала послушнице.

Я отправился спать, весьма довольный в глубине души, что ошибся, решив, что эта монахиня может быть моей дорогой М.М.; но, увидев ее столь похожей, мне стало очень любопытно рассмотреть ее поближе. Я был уверен, что она доставит мне это удовольствие завтра. Я смеялся над поцелуями, которыми осыпал ее. Тайное предчувствие мне говорило, что я буду ей полезен. Я чувствовал, что, во всяком случае, я не могу ее покинуть, и я радовался, что, делая доброе дело, я не охвачен чувствами, потому что, как только я узнал, что это не М.М. я расточал свои поцелуи, они для меня стали как выброшенные напрасно. Мне даже не пришла в голову мысль обнять ее на прощание.

Дезармуаз сказал мне утром, что вся компания, не видя меня за ужином, сломала к чертям голову, гадая, куда я мог подеваться. М-м Z воздавала самые большие хвалы моей персоне, геройски выступая против насмешек двух других дам, хвалясь, что может заставить меня остаться в Эксе столько, сколько она будет там сама.

Я был этим действительно заинтересован, и мне было бы досадно покинуть это место, не познакомившись с ней, как следует, хотя бы разок.

Я вошел к ней в комнату в девять часов, и нашел ее одетой. Я выразил сожаление, она ответила, что мне это должно быть безразлично, я надулся и принялся за шоколад вместе с ней, не разговаривая. Она предложила мне реванш в пикет на сотню, но я поблагодарил ее и поднялся, чтобы уйти. Она попросила меня проводить ее к фонтану, и я ответил, что если она принимает меня за ребенка, то ошибается, что я не стану притворяться, что доволен ею, когда это не так, и что она может просить проводить ее к фонтану, кого хочет.

— Прощайте, мадам.

Говоря так, я вышел к лестнице, не слушая то, что она говорила, чтобы меня удержать. В дверях гостиницы я сказал портье, что уезжаю в три часа без всяких проволочек, и, находясь возле своего окна, она меня слышит. Я направился прямо к фонтану, где шевалье Z спросил меня, как себя чувствует его жена; я ответил, что оставил ее в ее комнате в добром здравии. Мы увидели ее полчаса спустя, с иностранцем, который только что прибыл, и которому г-н де Сен-Морис оказал хороший прием. М-м Z, как будто ничего не произошло, подошла от него ко мне и приняла мою руку. Посетовав на мое поведение, она сказала, что хотела только меня испытать, и что если я ее люблю, я должен отложить еще мой отъезд и прийти опять к ней завтракать завтра в восемь часов. Я ответил, что подумаю, держась спокойно, но серьезно. Я оставался таким и во время обеда, повторив два или три раза, что действительно уеду в три часа; но поскольку мне нужно было изобрести предлог, чтобы не уезжать, так как я договорился увидеться с монахиней, я дал себя уговорить сыграть в банк фараон.