Анатолий Жигулин - Черные камни

Меня любила девушка-украинка. Она была мила собою. Сохранились ее посвященные мне стихи.

Стихи слабые, но трогательные. С грамматическими ошибками, – не справилась с тонкостями русского языка.

Вообще мы, все бывшие члены КПМ, были на 020-й колонии и в других лагерях окружены ореолом загадочности и горестной романтики. И не только в лагерях, но и в городе сотни людей напряженно ждали: и в обкоме партии, и в университете, и в УМВД, и в УКГБ, и наши родные, и наши бывшие соклассники, сокурсники, друзья, соседи, изгнанные наши следователи, трепещущие наши провокаторы – все напряженно ждали, какое придет решение по результатам переследствия членов КПМ.

6 июля мы получили письмо от Бориса Батуева и Николая Стародубцева. Оно сохранилось:

"Привет, ребятишки!

Ксиву * вашу получили. Все ясно. Живете, значит, кучеряво. Эго хорошо…

(* В данном случае – письмо.)

Да, братцы-кролики, это вам не карпов руками в Репном вылавливать и арбузы из машинки дырявить. Так хотелось бы увидеться. Ну, ничего, может, и нам фортуна плюнет. Справедливость восторжествует!!!

Колька у нас сущий оракул: каждый день во сне волю видит. Есть же пословица: «Голодной курице просо снится!»

Кончаю. Пусть еще Колька покляузничает.

С приветом (прозаическим) *.

Болени".

(* Я в своем письме посылал им привет поэтический.)

Дальше пишет Коля Стародубцев, тоже в шуточной форме. В конце письма обращается ко мне – говорит, что стихи мои помнит.

Приятно получить такое письмо от друзей.

Позволю себе процитировать и запись из записной книжки, которую я вел в лагере.

"11 июля (воскресенье).

Утро. Ясное солнечное утро. Если стать ногами на подоконник, то можно видеть по ту сторону забора часть города около Заставы.

Железнодорожные пути, разноцветные вагоны – на первом плане. А немного дальше голубые баки нефтебазы, спрятанные в густой яркой зелени. А еще дальше – дома, подъемные краны, какая-то незнакомая башенка со шпилем – очевидно, на вновь построенном здании. Видна даже часть моста и трамваи. А почти сразу за забором, на бугорке около насыпи цветет большой золотой подсолнечник. На горизонте – трубы, много труб. Одна, две, три – не сосчитать!… Вот он, мой город!

«Город мой синий, любимый, далекий…» Да, ты еще далек от меня. Очень близок и очень далек! Когда же я пройду по твоим улицам?

Над городом в прозрачной синеве плывут теплые, мягкие облака… Эх! Иметь бы крылья – улететь бы отсюда!…"

21 июля, под самый вечер, прибежали взволнованные Василий Туголуков и Юрка. Начальник спецчасти просил сказать, что завтра мы освобождаемся, все трое.

Я впервые в жизни не спал всю ночь от радости. Подходил старшина: «Чего не спишь?» Но узнав меня, понял: «В последнюю ночь трудно уснуть».

Утром за нами пришли родители – и мои, и Юркины отец и мать. Кто-то пришел и за Василием. Сестра Юркина была.

Я получил справку – 7 – БН № 0001555. В ней, в частности, было написано:

«…По Указанию Прокуратуры СССР, МВД СССР и КГБ СССР срок снижен до 5 лет. С применением Указа от 27/III-53 г. об амнистии. Освобожден 22 июля 1954 г.».

Объясню смысл людям неискушенным. Эта формула означала, что нас все же сочли преступниками, но заслуживающими меньшего наказания, чем нам было дано. В связи со снижением срока наказания до 5 лет мы подпадали под амнистию.

Нас осудили неконституционно. Неконституционно и освободили. Гора родила мышь.

Конечно, по амнистии снималась судимость, и это было прекрасно. Борьба за полную реабилитацию была еще впереди. Пока мы не думали о ней. Мы думали о свободе.

Боже мой! Какое счастье быть свободным! Мы тихо шли мимо областной больницы, тюрьмы и Чугуновского кладбища. Я не узнавал знакомых мест. Было восстановлено много домов, построено много новых зданий.

В двенадцать часов мы были уже дома. Нас встретил кот Макс и замурлыкал, словно ждал меня ежедневно все эти пять лет.

Макс родился в 1946 году и по моей инициативе его назвали в честь тогдашнего чемпиона мира по шахматам голландского гроссмейстера Макса Эйве. В разные следственные и карательные учреждения поступило за долгие годы (Макс прожил на белом свете 14 лет) несколько анонимок о том, что мы назвали своего кота… Марксом.

Вечером этого счастливого дня мы крепко отметили свое освобождение. Вскоре, через день-два, возвратились из небытия наши друзья: Леня Сычов, Саша Селезнев…

Борис Батуев еще не вернулся. Мы с Юрой Киселевым зашли к его матери. В семье бывшего второго секретаря воронежского обкома ВКП(б) нужда была беспросветная. Работала только старшая сестра Бориса Лена и содержала всю семью. Светлане было около пятнадцати, она училась в школе, а Юрка – младше на один класс. Он очень был похож на Бориса, и, когда он вырос, мы стали называть его младшим Фирей.

Если Борис в скором времени должен был вернуться, то глава семьи, Виктор Павлович Батуев, был еще далеко-далеко на Воркуте. Кроме руководства нашей организацией, ему пришили и чисто уголовное дело. Еще когда все мы были под следствием, в начале следствия, его сняли с обкомовского поста и назначили на хозяйственную должность – начальником межобластного управления «Вторчермет», а там уже состряпали уголовное дело и дали 25 лет.

Вскоре, слава богу, пришел Борис. Его, как и Юрия Киселева, без экзаменов восстановили в университете. Обком партии решил восстановить в вузах всех бывших «участников» КПМ.Председатель областной партийной комиссии Самодуров и заведующий отделом культуры обкома Буриадский звонили директорам, ректорам вузов и советовали нас восстановить. Обнаружилось, что никаких вузовских документов бывших членов КПМ не сохранилось. Они были после нашего осуждения изъяты и уничтожены. А там ведь были наши аттестаты зрелости. Нам помог директор нашей школы, – в течение одного дня изготовили дубликаты. Весь город покровительствовал нам. Дело КПМ стало личным делом многих людей и важным фактом для города Воронежа.

У меня в лесотехническом институте сохранился только приказ от августа 1949 года о начислении мне повышенной стипендии (я сдал все на «отлично»). По этому документу тогдашний директор ВЛХИ Рубцов и «провел меня приказом» в студенты 1-го курса лесохозяйственного факультета.

Б Батуев и Ю. Киселев сразу же перешли на заочное отделение и пошли работать на завод тяжелых механических прессов. Обоим нужно было кормить семью.

Прозвучал доклад Н. С Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС 25 февраля 1956 года. А еще накануне XX съезда все мы получили документы с такой формулировкой (привожу свой):