Бриджит Бардо - Инициалы Б. Б.

Ги был некрасив — долговязый, худой, костлявый, чернявый, волосы ежиком, рот, как щель в копилке, в общем: уродина!

Но был он какой-никакой, а юноша, и это поднимало его в наших с Шанталь глазах, ведь, принадлежа к противоположному полу, он мог на сей счет просветить нас... Сюзанн не следила за нами так уж неотступно, и, играя в «полицейского и вора», мы легко укрывались в саду за деревьями. Там-то я и наскочила на Ги и Шанталь. Они целовались в губы, и я впервые в жизни устроила сцену ревности. Они стояли красные от стыда, а я кричала, что все расскажу ее матери, если она не уступит мне место, чтобы я тоже попробовала.

Сказано — сделано. Умирая от страха, в ужасе от того, что вот-вот случится, я крепко закрыла глаза и рот, и жду... Он поцеловал мои сжатые губы, и я загадала, как всегда, когда делала что-то впервые: чтобы однажды меня поцеловал не такой урод.

Остаток каникул мы с Шанталь по очереди целовались с нашим горе-донжуаном, непременно зажмурив глаза и сжав губы.

А потом обе шли исповедаться и, прощенные, мечтали о новых поцелуях.

В том же году мне повезло: я прошла по конкурсу и поступила в балетную школу. Поступавших было 150 человек. Отобрали 10, меня в том числе.

Но нелегко мне в тот год пришлось!

Два часа танцев ежедневно плюс 4-й класс в школе Атмер. С мадемуазель Шварц, моим педагогом по танцу, были шутки плохи! Пропустив более двух раз занятия без справки от врача, ты — исключена!

Я не привыкла к такой дисциплине. Пришлось привыкать. Моя гувернантка Биг сидела на каждом уроке. Она вязала или дремала, пока я билась над антраша или стирала в кровь ноги, снова и снова повторяя что-то трудное. Когда мы уходили с занятий, она так проникалась моей усталостью, что шла со мной в первое же бистро и брала мне лимонад, заодно помогая и выпить его.

Биг ходила со мной и в школу Атмер, три раза в неделю, явить учителям мои успехи в домашних занятиях. Мадам Берже, учительница математики, нагоняла на меня страх. Считать я всегда могла только на пальцах. А пространственная геометрия и алгебра были для меня китайской грамотой. Когда я публично страдала у доски на смех всему классу, Биг тайком страдала за меня.

Хорошо ли, плохо ли, танцуя и зубря, я дожила до июня и, значит, до экзаменов в балетной школе! Экзамены проходили на сцене «Опера Комик», состав экзаменационной комиссии — впечатляющ! Председатель — Леандр Вайя, балетный критик. Я помирала со страху, но, благодаря усиленным упражнениям в течение всего года, ноги не дрожали. Надеялась я, что заслужила награды, пусть малой. Помню, танцевала на экзамене хорошо. Мама, сидевшая тут же и судившая строго, могла гордиться! Она — мой первый и самый строгий критик. И вот, в ожидании результатов, я, с ней рядом, сгораю от нетерпения.

Торжественно объявили вторые места — то, на что я надеялась... Моей фамилии нет. Я в отчаянии. Это несправедливо! И я зарыдала на плече у мамы, когда стали объявлять первые.

Боже, о чудо! Я слышу свою фамилию и прыгаю, прыгаю от радости, на сцене, как мячик, еще плача и уже смеясь и гордясь безумно! Вместе со мной «первой» была Кристьян Минацоли, впоследствии знаменитая театральная актриса.

Бабуся умерла весной.

Полина сообщила нам, что с бабушкой очень плохо, и мы всей семьей поехали в местечко близ Канн департамента Альп-Маритим, где у бабушки был дом. Дом называли «Вишенкой», так как окна и входная дверь были украшены керамическими вишнями, а в саду росли вишневые деревья.

Я расстроилась, потому что очень любила бабушку Бардо, научившую меня стольким вещам! Старушка, несмотря на свои 86 лет и паралич, еще могла перемещаться с помощью двух палок и кресла на колесах. Когда мы приехали, она лежала на своей большой дубовой кровати, утопая в подушках. Ее благородное лицо, прежде розовое, теперь стало мертвенно-белым.

Всю ночь была суматоха, я слышала: топот на лестнице, звяканье тазиков, бульканье выливаемой воды, беготня на кухню. Выйти я не решалась, потому что никто не звал. Но все равно не спала, смутно чувствуя, что происходит что-то непоправимое.

Назавтра в доме стало странно тихо. У папы было перекошено от горя лицо, у Полины с усов свисали слезы, мама казалась подавленной: бабушка умерла! Впервые я видела смерть. Меня ужаснула неподвижность того, что было бабушкой.

С бабушкой умерла частица меня самой.

После бабушкиной смерти папа унаследовал дом в Лувесьенне, и мама решила обустроить его.

Семейные портреты были сосланы на чердак, мрачную мебель продали, ну а мраморные умывальные столики с расписными кувшинами и мисками пошли монахиням, потому что никто не захотел ни купить их, ни взять даром. Туда же отправились и лампы с шитыми жемчугом абажурами, бронзовые статуэтки и прочие безделушки, которые сегодня стоят бешеные деньги. Повезло же святым сестрам, если, конечно, хватило у них ума сохранить их на чердаке... Все это заменили на раковины, души, светлую живопись на стенах, легкие кресла и мягкий штоф.

Стали устраивать выезды за город, и дом повеселел. На природу отправлялись каждые выходные. Набивались все — Бум, Бабуля, Дада, папа, мама и мы с Мижану, — в старый «ситроен». У всех на коленях корзины со снедью, приготовленной Дада. Целая экспедиция.

А приедем — пойдет потеха! Каждый делал, что хотел. Бум, патриарх, выносил свое плетеное кресло, усаживался поудобней на свежем воздухе, закуривал трубку и слушал птиц. Не успеет запеть — он говорил мне, что за птица. Любить природу научил меня в Лувесьенне дед Бум.

Бабуля раскладывала свои вещички! Она всегда опрятна и часами разбирает у себя в шкафах, благоухающих лавандой. Крикнет из окна раз-другой: «Леон, домой! Сам простудишься и малышку простудишь!» — закроет ставни и оставит Бума предаваться грезам...

А Дада одна хозяйничала, жарила-парила, подавала, мыла посуду, получала нагоняй, чистила, убирала, стирала и почти не спала!

Именно она поселилась в моем детском сердце, и, может быть, ее-то я больше всего и любила. Красоточку, итальяночку, изящную, как фарфоровая статуэтка. Дада оставалась при бабушке почти всю свою жизнь. И только когда она совсем состарилась, я взяла ее к себе, чтобы она могла провести остаток дней на покое.

Чуть позже друг моих родителей Кристьян Фуа, ведущий танцовщик балета «Шанз-Элизе», просил маму отпустить меня с их труппой на гастроли в Фужер и Ренн. Мама отпустила. Выступить на сцене мне, быть может, пойдет на пользу!

Я в ту пору оставила балетную школу и училась у Бориса Князева. Итак, отправилась я на месяц в Ренн, сданная Кристьяну Фуа. Женщинами Кристьян не интересовался, поэтому я показалась ему прекрасной спутницей!