Марта Хиллерс - Женщина в Берлине

Новый слух мелькает в нашем подвале. Супруга управляющего ликёрной фабрики знает это из абсолютно верного, очень тайного источника и объявляет нам с высоко-вздымающейся грудью: Янки и Томми рассорились с Иваном и собираются объединяться теперь с нами, чтобы выкинуть их из страны. Злой смех и споры. Ликёрная фабрикантша очень обижена и разрешается досадой по-саксонски. Она только вчера из её (довольно маленькой) ликёрной фабрики за местом Морица, где она переночевала с мужем в квартире и теперь возвратилась в наш подвал. И она считает, что она знает истинное положение. Её муж остался при бутылках и дистилляционных колбах - и при своей рыжей Эльвире, как известно каждому в подвале.

Впрочем, приобретения продолжаются. Незадолго до закрытия магазина я приобрела ещё 150 граммов серой муки. На углу внезапный крик и взволнованная суматоха: разгружался грузовик с луком, бочками несли масло домой, прогорклый товар, который должен был распределяться. 1 фунт на нос, и, именно это и было вызывающим опасение, бесплатно! Получают за это только штемпель на карту. Является ли это первым знаком паники? Или потеря разума? Мгновенно клубок возник перед дверью магазина, дрались зонтами и кулаками. Я лезла вперёд несколько минут, хватая при этом что-то. Вероятно, я должна скоро научиться этому.

Тихая ночь. Дальний бой. Народ подвала очень подавлен сегодня. Больше не слышатся звуки, ни слова. Только храп да пискливое дыхание детей.

Никаких сообщений. Мы отрезаны. Немного газа, но в водопроводе сухо. Из окна я вижу человеческую кучку внизу. Всё ещё склока из-за прогорклого бесплатного масла. Сегодня, однако, дают уже только четверть фунта на карту. Я отношу 4 Шупосу. Там дождь.

Сейчас я сижу на первом этаже у вдовы аптекаря на подоконнике. Только что она вбежала очень взволнованная. В мясной очереди прямое попадание. 3 мертвеца, 10 раненых - но очередь стоит опять. Вдова показывает на обороте её рукава кровавую каплю. Она говорит: «Всего только 3 мертвеца. Это тебе не воздушный налёт».

Да, мы избалованы.

Удивительно. Когда перед глазами несколько кусков мяса и окороков – и даже самая слабая бабушка выдерживает. Там они стоят как стены, они, которые раньше стремительно неслись в разные стороны всего из-за 3 истребителей, пролетающих мимо через центральную Германию. Самое большее, что делают женщины – напяливают себе ведро или стальной шлем на голову. Целые семьи чередуются при стоянии в таких очереди; каждый выдерживает это по нескольку часов. Я не умею, я не могу ещё решиться на эту мясную очередь, она ещё слишком длинна для меня. Вообще, мясо – это единственное, чем можно наесться, хотя бы однажды. Меня осеняет, что у всех этих людей появилась мечта наесться последний раз, единственный, последний раз основательно, считая это последним обедом приговорённого к смерти.

14 часов. Только что показался солнечный луч. Очень необдуманно я побежала рысью к балкону и сидела на моём плетёном стуле в тепле довольно долго - до серии быстрых разрывов. Попадания гремели друг за другом. Я прямо забыла про войну. Вообще, моя голова странно пуста - я вздрогнула при письме только, когда очень близко разбилось стекло. Снова голод мучает меня при полном животе. У меня опять потребность что-нибудь жевать. Как теперь грудной ребёнок может жить без молока? Старая женщина в очереди вчера, когда завели речь о детской смертности, рекомендовала для самых маленьких при отсутствии молока разжёванный, хорошо послюнявленный хлеб.

Грудные дети крупного города всё же обречены, если его высокохудожественный механизм молочного снабжения разваливается. Даже если матери ещё могут что-то есть и всё ещё наполовину могут кормить сами – приближается их конец, их источник иссякает. К счастью, в нашем подвале самому маленькому уже 1,5 года. Вчера я видела, как кто-то принёс несколько печений для ребёнка. Это был, пожалуй, единственный дар в течение этих дней. В остальном, каждый скрывает своё и вовсе не думает о подаянии.

Снова в подвале, 21 час. К вечеру появилась чужая женщина и попросила вдову и меня, чтобы мы пошла с нею в военный госпиталь и помогли там.

На горизонте дым и краснота. Восток горит. Это значит, что русские стоят уже возле центра. Около Бранау, в котором Адольфа осенил свет мира. Мне вспоминается подвальная шутка, вчера услышанная: «Мальчик был бы красивым, если бы не случился выкидыш».

Мы попали в военный госпиталь в полностью выжженную лавку. Дикая предприимчивость мужчин, спор и крик: «У меня там с пулей на застрявшей снаружи машине!». «Давай назад, двигайся дальше, слышите, всё уже, у нас свободных нет кроватей».

Фельдфебель угрожает кулаками. Водитель убегает, причём, он тоже про себя ругается яростно.

В коридоре легкораненые, один с голыми ногами с кровоточащей рукой. Другой, точно так же босиком, оставляет при ходьбе кровавые следы; следы остаются от его подошв. Восковой жёлтый цвет лица с быстро расползающимися красными пятнами. Мы проходим ещё 2 - 3 комнаты.

Всюду запах мужчин, спёртого воздуха, полевого лагеря, нервозности. Один кричит на нас: «Чего вам тут надо?»

Женщина, которая вела нас, говорит с испугом, что кто-то подъехал на легковой машине и кричал, что в военном госпитале женщины нужны в помощь. «Чепуха, не надо нам от вас ничего, не связывайтесь с нами. Уходите домой».

Очень пренебрежительно, пренебрежительный тон, которым отказываются здесь от женской помощи. Так, как будто бы мы хотели к орудиям, поиграть в солдат. Я теряю ещё одну иллюзию. На прежних войнах роль женщины состояла в том, чтобы играть роль хорошего ангела. Охлаждающаяся рука на горячих лбах мужчин, всегда всё прекрасно и далеко от выстрелов. Теперь в нашей стране больше нет военных госпиталей. Всюду фронт.

Разумеется, этот военный госпиталь пытается оставаться чем-то вроде острова в бушующем море. Крыша раскрашена гигантским крестом, и на газоне перед домом белые платки развешаны в виде креста. Но авиамины беспристрастны, и в лавине бомб не имеет просветов для сострадания. Это знают также и в военном госпитале. Иначе бы они не завалили подвалы полностью. В окнах на уровне земли повсюду видны лица мужчин были между решётками...

Снова в домашнем подвале, в 21 час. Лихорадочно возбуждённый народ подвала сегодня бодрый и нервный. Гамбурженка рассказывает фальцетом, что она сегодня утром говорила по телефонной связи, а именно, с друзьями на Мюллерштрассе, Северный Берлин. «Мы - уже русские», - кричала её подруга в аппарат.- «Только что танки въехали внизу. Иваны смеются. Народ толпится у обочины, они смеются и машут им, высоко держа детей над головой...»