Александра Коротаева - Наша счастливая треклятая жизнь

Какого-нибудь крупного мальчика наряжали медведем, и он, в коричневом костюме с пришитыми на макушке ушами, грозно рыча и косолапя, наворачивал круги вокруг елки.

Девочки были или снежинками, или бусинками. Бусинки — в разноцветных платьях из накрахмаленной марли, снежинки — в белых. И те и другие сверкали блестками, а на головах светились самодельные короны, обсыпанные осколками битых игрушек, посаженными на клей и вату. У бусинок и снежинок было по похожему танцу, в которых они кружились на умиление родителям, демонстрируя сбившиеся на одну фасолину попки трусишки и время от времени теряя ориентир.

У меня была роль! Лисичка! Роль со словами, песней и танцем! Лисичка разными средствами пыталась умыкнуть у Деда Мороза подарки. Она то притворялась доброй и несчастной, то снова становилась коварной. Роль мне нравилась, я была главной во всем этом детском хаосе и рулила ситуацией так, как хотелось мне, к изумлению воспитателей и неожиданно для себя самой изменяя на ходу сценарий. Помню, как я увидела маму среди родителей. Она внимательно всматривалась в меня, и было что-то удивленное и радостное в ее лице. Я была абсолютно счастлива и уже тогда вдруг ясно осознала, что этот момент буду вспоминать всю жизнь.

Мы гуляли на улице, на площадке, и за мной пришла мама, но я ее не узнала. Смотрю и не узнаю! По-новому уложены волосы и какая-то виноватая улыбка. Даже не улыбка, а смешок незнакомый проскальзывал. На ней был новый синий шелковый костюм с белыми ромбами и белые босоножки, а в руках большой бумажный кулек с черным виноградом. Мне все хотелось к ней прижаться, обнять ее, чтобы все видели, что это — моя мама. Но она сказала, чтобы я побыла здесь, что у нее есть какие-то важные дела и она зайдет за мной попозже. Поговорила с воспитателями и ушла. Через некоторое время я увидела, что из моей группы никого не осталось. Рядом были какие-то незнакомые дети, и воспитательница тоже поменялась.

Играть мне не хотелось. Я взяла щепку и стала водить ею по стене дома. Иду в одну сторону и оставляю за собой на стене линию-отметину, иду обратно — и щепка за мной чертит по штукатурке. Я этот звук помню и сейчас. Тоскливый, однообразный, хриплый, старческий, мертвый. Новые дети смотрели на меня внимательно, с любопытством. Я объясняла им, оглядываясь на ворота, что скоро пойду домой. Придет мама, и мы уйдем. Я — сама по себе! Я не с вами! Потом нас всех соединили и повели в дом, только через другой вход, в незнакомую группу. Я все боялась, что мама может меня не найти, подходила к взрослым и объясняла, что лучше мне было бы остаться на улице, мама может испугаться, если не найдет меня там, где оставила. Мы же договорились! Но они не понимали меня!

Нас посадили за столы и стали подвязывать «плеванчики» — это такие клеенчатые фартучки. Было странно: ведь я уже большая и не пачкаюсь, как маленькие. На стене висела большая картина: мама-мышь большой ложкой кормит кашей мышат. Нам тоже дали манную кашу. Я ела ее и беззвучно плакала. От «плеванчика» остро пахло старой клеенкой. Потом принесли цинковое корыто и каждому дали резиновый кирпичик губки. Отличались они друг от друга по цвету — бордовые, зеленые, желтые, — и мы мыли ноги.

В темной спальне было прохладно. Меня положили в чужую холодную железную кровать с высокими загородками, и все как-то быстро заснули. Я долго не спала и все прислушивалась. Через какое-то время кто-то вошел, снял с меня одеяло и положил его на высокие борта кроватки (видно, это были процедуры закаливания). Когда дверь закрылась, я опустила одеяло на себя. Снова вошла нянечка и, поняв, что я не сплю, сказала: «Чем быстрее ты уснешь, тем быстрее придет мама». Я уснула. Утро было солнечным и крикливым. Один из мальчиков описался. Он плакал, нянечка, снимая с постели белье, ругалась, а дети смеялись.

И наступил день, втянувший меня в свою будничную кутерьму. И я почти забыла, что был вечер и было утро…

Совсем маленькой я часто садилась на землю и рассматривала всякую мелкую живность, которая водилась в траве. Среди вьюнков, стелющихся длинными запутанными нитями и сплошь усыпанных белыми граммофончиками, отыскивала муравьев, жуков, кузнечиков и заводила с ними беседы. Разговоры были немудреные: какой ты красивый, где твои детки, куда ты пополз, тебе надо не туда, а сюда, сейчас я тебе помогу. Вся эта возня могла длиться долго, пока меня не увлекала какая-нибудь ящерка, и я начинала охотиться за ней, все дальше и дальше отходя от дома.

Найдя красивое стеклышко, я, как, наверное, все дети в моем тогдашнем возрасте, делала «секретик». Палочкой вырывала небольшую ямку в укромном месте, под осколок стекла укладывала сорванный цветок, кусочек фольги или фантик от конфет. Все. Теперь — закопать, утрамбовать и запомнить место. Самое интересное было — тут же «секретик» отрыть, очистить стекло пальцем и, зажмурив глаза, сдуть с него пыль. Для особого блеска можно его еще протереть, предварительно послюнявив, кончиком подола платья. Насмотревшись вдоволь на такую красоту и позавидовав самой себе, я снова засыпала сокровище землей, загадав желание. Оно должно было исполниться, если этот «секретик» через какое-то время найти.

Помню, однажды начался сильный дождь, и я, закопав стеклышко, помчалась домой. Переждав ливень под крышей, я побежала, перескакивая через образовавшиеся ручьи, обратно к моему «секретику». На этом месте оказалась большая грязная лужа. В ней, распластав свои жесткие крылья, кружились жуки и нежились длинные розовые черви. Какое-то время я постояла, стараясь примириться со всей несправедливостью небесных сил, и, опустошенная, побрела к дому.

Нанка с другими детьми возилась в земле на пригорке и была такая грязная, что я с трудом ее узнала. «Сашулька, иди к нам!» — весело закричала она мне сверху. Я с трудом поднялась по склизкой грязи, каждую минуту рискуя упасть и насобирав на подошвы сандалий пуды глины. «Держи! — Она вложила мне в руки большой кусок жирной земли. И в самое ухо кричала: — Ура! Мы нашли клад!» — восторженно тряся меня за плечи.

Земля была не простая. В огромном скользком коме смешалась глина разных оттенков: красная, желтая, синяя, зеленая. Вниз по пригорку стекали такие же разноцветные ручьи, и во внезапно вспыхнувшем солнце пригорок стал ярким, масляным и искрил битыми глиняными черепками. Вскоре на горке оказалась вся мелюзга нашего возраста: кто-то лепил, кто-то копал, кто-то мазался глиной, кто-то упоенно мазал товарища. Стало весело. То тут, то там раздавались радостные крики: «Смотри, что я нашел, гляди, какая у меня штука!» Оттопыренные карманы бренчали какими-то ржавыми железками. На пригорке образовались две кучи — одна с черепками битой посуды, другая — с драными башмаками и дырявыми ведрами.