Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Батюшка покачал головой.

— Материнское сердце крепкое, многое может снести. И вы держитесь, матушка, ибо материнской молитвой держится мир.

Священник протянул Анне Ивановне маленькую икону, которая обожгла руки холодом меди.

— Возьмите этот образ на молитвенную память. Многие муки перенес этот маленький образок. Соловецкие лагеря, ссылки, сталинские тюрьмы. Он даже почернел от испытанных горестей. Многие старцы передавали его из рук в руки. Мне он достался от духовного отца. Пусть он теперь вашу душу согреет.

Медная иконка действительно быстро согрелась в руках у Анны Ивановны. И какое-то особое тепло пошло от нее еле уловимыми токами.

— И вот эту молитву возьмите, матушка, — протянул священник Анне Ивановне сложенный вчетверо машинописный листок, отпечатанный на серенькой бумаге. — Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится…

Священник перекрестился.

— Читайте каждый день за спасение вашего сына.

И добавил совсем тихо:

— Поверьте, это ему поможет…

Прошла недолгая пауза в поединке между горсткой русских парней и бандой душманов. Приготовившие мастерскую засаду, «духи» вдруг осознали позорное поражение за истекшие минуты скоротечного боя.

Авангардная группа, казалось бы, совершенно обреченных на смерть «шурави», несмотря на огненный мешок, устроенный для вертолетной пары, несмотря на уничтоженные, обращенные в пепел борта, все же закрепилась на плацу, ушла в землю, выставила стволы автоматов и пулеметов, и теперь только прямой рукопашной атакой можно было выцарапать этих упрямых русских из распаханной пашни.

Но только душманы не любили рискованные рукопашные атаки против «шурави», особенно из авангардных групп. Да и как любить такие страшные атаки? В рукопашной «шурави» дрались особенно ожесточенно, не на жизнь, а на смерть…

И даже эти потрепанные в жестоком огне, брошенные в полном одиночестве, оторванные от полка мальчишки в прямой рукопашной схватке представляли грозную силу.

Шульгин понимал, что рукопашной схватки с «духами» можно не опасаться. Но, предвидя ураган душманского огня, готовый обрушиться на них в отместку, приказал всей группе залечь на дно окопов. В сложившейся ситуации только ему одному можно было сравнительно безопасно наблюдать за картиной боя из-за надежного бруствера вертолетной лопасти.

Действительно, душманы обрушили на них настоящий огненный шквал. Весенняя пашня закипела от горячего свинца. Воздух звенел от визгливого разноголосья летящих пуль. Клочья горьковатого, душного дыма неслись от останков павшего вертолета, все еще мешая «духам» вести настоящий, прицельный огонь.

Шульгин видел, как душманы пытаются поднять на станок смертоносный ДэШэКа, и только этот страшный объект и держал на прицеле своего автомата. 500-метровое расстояние было очень удобным для его «Калашникова». Шульгин любил такие дуэльные дистанции.

Поднимались над черными валунами, камнями разваленной кладки пестрые халаты душманов, и летела неожиданная шульгинская очередь, короткая, всего в две пули. Шульгин перекатывался на другую сторону бруствера, а за каменной кладкой на другой стороне ущелья раздавались гортанные крики. Шульгинские пули, видимо, достигали своей цели.

Две пули — оптимальное число для автоматной очереди, этому Шульгина учил его «Первый» «афганский» командир в учебном спецполку Туркестана, готовивший к отправке «за речку» пополнения солдат. «Третья пуля уже идет вразнос, отклоняется от цели — это лишняя трата боеприпасов, — учил его бывший ротный, — и к тому же длинная очередь — лишняя опасность засветить, открыть свое положение. Чем меньше времени ты на виду у противника, тем меньше времени даешь ему на прицеливание. Если укладываешься со своим выстрелом в 1–2 секунды, нормально… Припозднился немного, и ты уже „трупешник“».

Шульгин быстро выныривал из-за своего укрытия, стрелял, нырком панад на землю и зычно выкрикивал команду «лежать» поднимающимся над окопами головам своих солдат. Участие всех его ребят в неравной огненной схватке было излишним.

Возможно, Шульгин вообще неправильно понимал смысл боевых действий в этой необычной войне без фронтов и правил. Для него главным значилось сохранить подчиненных в самой опасной ситуации. Вопреки жестоким обстоятельствам сохранить живыми, оставить в боевом строю, возвратить на «большую землю» к долгожданному солдатскому «дембелю».

Этот простой смысл так прочно вошел в сознание Шульгина, что невозможно было убедить его напрасно жертвовать жизнями своих ребят во имя взятия какой-либо безымянной высоты или какого-то важного афганского укрепления. Взятые высоты и укрепления все равно приходилось возвращать хозяевам. Такие победы не имели в глазах Шульгина серьезной цены.

Победа не всегда измеряется количеством взятых высот. И все же в самые горячие места часто посылали старшим именно Шульгина. Наверное, за то, что он умел обходиться минимальными потерями.

Возможно, подобный смысл боевых действий в необъявленной войне видели многие офицеры в Афганистане, но встречались среди них и бездумные растратчики чужих жизней.

— «Метель-один», я «Основа», прием, — раздался в эфире нервный голос начальника политотдела подполковника Замятина, постоянно взвинченного человека с неизменными претензиями ко всем офицерам полка. — Доложите о моральном состоянии личного состава.

Шульгин, только что поймавший в прорезь прицела поднимающихся «духов» и нажавший на курок с невольным рывком, выругался — очередь сорвалась.

Он нехотя сжал тангенту и ответил:

— «Основа», «Метель-один»… Докладываю… Моральное состояние группы на пределе. Вокруг гарь от сгоревших вертушек, до сих пор падает пепел. Сами не можем поднять головы. А теперь, извините, не до разговоров. Идет бой. Прерываю связь. Прием…

— «Метель-один», — зашипел в ларингофонах неприязненный голос, — приказываю немедленно поднять моральное состояние группы. Не забывайте о своем партийном долге. Вы — прежде всего политработник, замполит стрелковой роты… И это вам не просто шашкой махать…

Шульгин снова беззвучно выругался.

Почему-то не чувствовал подполковник Замятин разительного несоответствия своих слов с обстановкой. Почему-то всегда говорил и действовал этот человек невпопад, словно стоял ко всем спиной. Намертво привязанный к каким-то неживым истинам, он пытался всю жизнь афганского полка подчинить букве машинописных инструкций.

Голос Замятина продолжал раздраженно бубнить по далекой связи, но Шульгин, прижавшийся щекой к деревянному цевью, не дыша, посылал пули по развалинам душманского укрепления. Как важно было не дать «духам» поднять этот чудовищный пулемет, из-за которого только что сознательно ушел из жизни прекрасный смелый человек.