Лада Акимова - Загадочная Шмыга

Фурцева тогда была готова, пожалуй, на что угодно, лишь бы Канделаки согласился. Театр напоминал тонущий корабль, и Екатерина Алексеевна прекрасно понимала, что кроме Канделаки эту пробоину никто не заткнет. Когда он не соглашался, она грозила партбилетом. Знала, на что давить. Но и Канделаки внакладе не остался — либо действующий актер своего театра, либо… Сейчас даже трудно поверить в то, что со всесильной Фурцевой можно было вести себя подобным образом. Но Канделаки именно так себя и повел. Сразу расставив все точки над i. Я соглашаюсь на ваши условия, а вы выполняете мои…

Он заткнул пробоину. Практически в одиночку. Оперетты «Белая акация» и «Поцелуй Чаниты» имели столь оглушительный успех, что поначалу мало кто что понял. Еще вчера корабль буквально шел ко дну, а сегодня бороздит просторы океана. Пришлось Канделаки признать командиром корабля. И даже те, кто его недолюбливал, вынуждены были вежливо улыбаться. Конфликтовать с ним в открытую опасались. Но за спиной шипели, мол, почему это главный режиссер «перебегает дорогу» другим актерам и сам играет роль Чезаре в собственной же постановке. И совсем при этом забывали о том, что спектакль «Поцелуй Чаниты» ставили Сергей Штейн и Галина Шаховская.

Но, несмотря ни на что, на протяжении десяти лет Канделаки стоял во главе театра.

— Как — подписала указ? — Услышанное все еще не укладывалось у нее в голове. — Да что случилось?

А случилось вот что. Об этом она узнала чуть позже.

Рано утром Фурцева, придя на работу, обнаружила возле дверей своей приемной группу актеров Театра оперетты.

— Екатерина Алексеевна, — начал один из них с самой высокой ноты, — мы пришли к вам по поводу Канделаки.

— А что случилось с Владимиром Аркадьевичем? — удивленно приподняла бровь министр культуры.

От услышанного даже много повидавшая на своем веку Фурцева на секунду онемела.

Канделаки обвиняли в том, что он слишком неразборчив в выборе произведений для репертуара театра, что с ним невозможно работать, потому что он требует от актеров… «мхатовских пауз». Припомнили ему и еще один грех — мол, он «переходит дорогу» некоторым актерам театра, сам выходя на сцену. А ведь у него есть сцена в Музыкальном театре, вот пусть на ней и выступает. И вообще с ним невозможно работать, он часто грубит актерам на репетициях.

«Выступление» группы актеров легло на благодатную почву — как раз в это время Фурцева мучительно думала, куда же ей пристроить Георгия Ансимова, — по ее понятиям, он способный режиссер, но вот только у него начались трения в Большом театре, где он на тот момент работал. И она, даже не поговорив с Канделаки, просто подписала приказ о его освобождении от занимаемой должности. А на его место назначила Георгия Павловича. В конце концов, какая разница — опера, оперетта. Большой театр, Театр оперетты. Музыка и там, и тут, балет и там, и тут. И везде актеры поют. А что именно — не так уж и важно.

Но об этом она узнает чуть позже. А в тот день она пришла в ужас. Обида захлестнула ее. Не за себя. За мужа. Как же так можно, не поговорить с человеком, не выслушать его… Хотя чему удивляться? В отличие от Владимира Аркадьевича, который хорошо относился к Екатерине Алексеевне, у нее было иное мнение об этой женщине.

Почему-то вспомнилось, как однажды Фурцева подошла на приеме к Канделаки и вкрадчиво так поинтересовалась: «Где же ваша жена?» — «Дома, — честно ответил Владимир Аркадьевич, — у нее сегодня был спектакль». — «А почему она вообще никогда не бывает на наших приемах? Вы ей передайте, что мы больше не будем ее приглашать».

Когда муж передал ей указание Фурцевой, она лишь звонко рассмеялась в ответ. Не будет приглашать — и слава богу. Она терпеть не могла все эти правительственные концерты. Что касается любви сильных мира сего, так у нее никогда и не было никаких великих покровителей. Она не была близка к «верхам», скорее, наоборот: после первого же правительственного концерта, который проходил в Георгиевском зале Кремля, где все сидели за столами и пили-ели, сказала, чтобы ее туда больше не приглашали.

Чем вызвала по меньшей мере удивление у организаторов. Ну не могли они понять, что это ее оскорбляет: она поет, а сидящие за столом жуют, гремят вилками, чокаются бокалами.

Не понимали ее и коллеги: это же большая честь, более того, ведь именно там, во время правительственных концертов и банкетов, и заводятся самые нужные связи, только там можно выбить себе звание, квартиру, машину… А уж если удастся попасть в список тех, кто сопровождает сильных мира сего в зарубежных поездках, то можно считать, что жизнь удалась.

Она не осуждала тех, кто пытался попасть в списки «почетных скоморохов», развлекающих публику на правительственных банкетах и концертах. В конце концов, «дьяволу служить или пророку — каждый выбирает для себя».

Родители ее с детства научили, что главное в этой жизни — сохранить достоинство, это очень трудно, но возможно. Хотя бы для себя самой.

Что теперь делать ей? Уйти из театра? А как, если она тянет на себе практически весь репертуар? Адель в «Летучей мыши», Анжель в «Графе Люксембурге», Глория Розетти в оперетте «Цирк зажигает огни», Любаша в «Севастопольском вальсе». До сих пор идут «Белая акация» и «Поцелуй Чаниты».

Или продолжать работать с теми, кто пришел к Фурцевой с жалобами на Владимира Аркадьевича, выходить с ними на одну сцену, встречаться на репетициях, в коридорах? Что делать? Вот оно вечное: что делать и если бы знать? А если она останется, значит, предаст мужа, которого просто вышвырнули, как нашкодившего котенка, за дверь…

Вот тогда она и вспомнила о той самой воронке, которая в детстве чуть не лишила ее жизни. Чего ей стоили те бессонные ночи, знает только она одна. Решение принимать только ей. В одну из таких ночей она глубоко вдохнула, нырнула и… резко оттолкнувшись в сторону, вынырнула.

— Володя! — сказала она утром мужу за завтраком. — Я остаюсь! Если ты сочтешь мой поступок — прости за громкую фразу — предательством, значит, так тому и быть. Значит, за все вместе прожитые годы ты так меня и не понял. Только сегодня сразу скажи мне, пожалуйста, не копи в себе злобу и агрессию в отношении меня. Мне это очень важно: я не смогу каждый день чувствовать твое недовольство мной и считать себя предательницей по отношению к человеку, с которым прожила вместе не один год. Если ты считаешь меня предательницей, я сегодня же уйду от тебя, и больше мы никогда не встретимся. Владимир Аркадьевич! — Ее голос зазвенел от напряжения. — Ну скажите же хоть что-нибудь!

Слезы уже готовы были брызнуть из глаз. Она попыталась еще что-то сказать, но спазм перехватил горло. И вдруг в звенящей тишине небольшой квартиры она услышала непонятный звук: то ли хруст, то ли звон. Тонкая фарфоровая кофейная чашка, которую держал в руке ее муж, превратилась в мелкие осколки. На белоснежной скатерти начало расплываться пятно.