Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

— Ну, Господи, благослови, — сказал, перекрестясь, отец, положил на станок березовую плаху, разметил ее зарубками по мерной палочке на пять или шесть частей и, перекинув через нее пилу, подал мне одну ее ручку. Я обеими руками с силой потянул пилу к себе, из-под пилы мне на валенок брызнули сочные белые душистые опилки. Отец потянул пилу на себя, опилки более сильной струей полетели в его сторону. С мягким хрустом пила все глубже и глубже впивалась в дерево, и вот ее ширканье стало все короче и короче, и с легким треском первый кругляш упал к нашим ногам. Отец передвинул на станке плаху, и пила заработала снова. Когда отец замечал, что я устаю, он не только тянул пилу, но и толкал ее от себя, так что я только держался за ручку и таким образом немного отдыхал. Изредка мы на минутку останавливались и оба глубоко вдыхали ароматный, пахнущий весной, но еще прохладный воздух. И все же к концу дня я сильно упарился, с лица у меня тек пот, и я видел, как у отца из-под шапки вился чуть заметный парок. Начало смеркаться.

— Ну, сегодня довольно, — сказал отец, и мы кончили работу.

Я всегда ел все хорошо, и меня не приходилось уговаривать, но в этот вечер ужин показался мне особенно вкусным, хотя он и состоял из простых серых щей, чуть приправленных льняным маслом, и крутой пшенной каши. На другой день повторилось то же самое, и на третий — тоже. Костер понемногу убывал, куча кругляшей все росла, и, удивительное дело, я чувствовал, что пилить мне все легче и легче и я меньше прежнего устаю.

Недели через две этот костер был распилен, и мы с отцом принялись за другой, около житницы, который тоже стал быстро убывать.

Приближалась весна. Солнце с безоблачного неба все больше и больше пригревало землю. Снег оседал и таял. Вдоль почерневших дорог побежали с журчаньем маленькие ручейки, таща за собой соломинки, щепочки и другой мусор, который, накапливаясь в каком-нибудь узком месте, образовывал маленькие запруды. Как приятно было разворошить прутиком такую запруду и помочь ручейку бежать все звонче и быстрее, спускаясь в какую-нибудь ложбинку! Но некогда заниматься ручейками, надо пилить дрова, ведь мне идет уже девятый год! И я пилю, пилю!..

Но зато, когда отец отлучается по каким-нибудь делам, с какой радостью бросаюсь я на улицу, ищу моих товарищей Митьку и Лешку, и, если они ничем не заняты, бежим мы проводить ручейки, или глядеть, как распушила мягкие белые лапки верба, или на какую-нибудь прогалинку, где совсем уже растаял снег и от мягкой земли из-под прошлогодней завявшей травки поднимается теплый парок. Ах, как хорошо, скинув сапоги, первый раз попрыгать босиком по этой лужайке! Как хорошо, стоя у стены какой-нибудь амбарушки, глядеть, как плачут сосульки, нагнуть голову под такой ледяной сосулькой и, получив несколько капель холодной воды за воротник, со смехом отбежать в сторону и вызывать своих товарищей совершить такой же подвиг! И наконец, отломив по сосульке, полакомиться ими, как лакомятся эскимо или петушком на палочке.

Но вот дрова все распилены. Отец топором колет кругляши на поленья и откидывает их в сторону. Рядом с ним растет гора из колотых дров. И возле этой горы, как муравей, копошусь я. Небольшими охапочками я отношу дрова к стене двора и укладываю их в поленницу под выступом соломенной крыши.

На Пасху мы ждали большой радости. Из Питера должны были приехать мои братья Иля и Ваня. Я каждый день с нетерпением поглядывал на юг, на дорогу, по которой должны были приехать со станции мои братья. И вот в скором времени я увидел из окна тройку. Через минуту я был уже в поле. Навстречу мне, звеня бубенцами, неслась тройка сытых лошадей, подгоняемая ямщиком в картузе со светлым козырьком, в суконном кафтане, подпоясанном красным кушаком. В тарантасе сидели два молодых, чисто одетых парня, два «питеряка», как называли в деревне своих живших в Питере земляков. Увидя меня, питеряки заулыбались, что-то крикнули, тройка остановилась, и я оказался рядом со своими братьями и с их чемоданами и корзинами, а еще через несколько минут тройка остановилась у нашего крыльца, на котором стояли отец, сестричка Маша, Саня и Леня. Как я был счастлив! Во-первых, я знал, что братья приехали на все лето, а я их очень любил, значит, я все лето буду радоваться, что они вместе с нами. Во-вторых, мне так хорошо удалось их встретить еще за селом и прокатиться вместе с ними на тройке с бубенцами. Кроме того, я хорошо знал, что они помогут мне уложить в поленницу дрова. Я с гордостью поглядывал на сбежавшихся к нашему дому других ребятишек, ожидавших угощения от питеряков.

Но что это? Едва мы вошли в избу и братья помолились на иконы, как они оба горько заплакали, заплакал и отец, крепко прижав их к своей груди и поочередно целуя. Я сразу догадался о причине этого общего плача — это отсутствие в доме матери, которая не дождалась своих ясных соколов.

Когда все успокоились и братья, умывшись и переодевшись с дороги, стали развязывать корзину, чтобы достать вино и закуски к столу, в избу вошла куча сельских ребятишек, чтобы поздравить Илю и Ваню с приездом. Прибывшие тотчас достали из корзины связку баранок и кулек с конфетами и начали оделять ими каждого ребенка по очереди. При этом отец спрашивал о некоторых детях, узнают ли они их, и тут же говорил: «Да ведь это твой крестник, Илюша, — Митюшка Попков!» Или: «А это твоего двоюродного брата Ивана Васильевича дочка Нюра, а это Ванюшка Афанасьев». Получив гостинцы, ребята говорили спасибо и сейчас же убегали показать матерям свое лакомство. Дети, оказавшиеся родными, получали вдобавок от обоих братьев поцелуй и несколько ласковых слов.

Таков был обычай. Приехавшие с заработков из города, особенно молодые парни, должны были показать шик и прикатить со станции в родную деревню на тройке с бубенцами, которая, кстати, стоила не так дорого: за расстояние в двадцать пять верст от станции до нашего села ямщик брал пять рублей. Оделять гостинцами всех ребятишек своего села или деревни — а села и деревни в нашем краю небольшие, — тоже считалось обязательным. Ведь в то время деревенские дети так редко видели конфетку, пряник или баранку. Но об этом я расскажу немного дальше, а сейчас вернусь к своим милым братцам Иле и Ване.

Вот мы сидим всей семьей в горнице за чаем. Кроме нас за столом несколько человек самых близких родственников: две тети, дядя, вволю наплакавшаяся, пришедшая из Поляны старшая сестра Рая. На столе вареные яйца, домашнее сливочное масло, колбаса, консервы, печенье, бутылочка вина, графин водки. Но много в нашей семье никто не пьет. Выпили по рюмочке и слушают, что рассказывают братья. Я сижу за столом и не свожу с них восторженных глаз, впитываю каждое их слово, запоминаю каждый жест, манеру разбивать ложкой яичко, намазывать масло на хлеб, пить чай из чашки. Особенно мне нравятся в их разговоре словечки «конечно», «неужели» и другие.