Елена Арсеньева - Лисички-сестрички (Лиля Брик и Эльза Триоле)

Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди было крошечное кровавое пятнышко».

На следующий день его предсмертное письмо опубликовала главная газета страны «Правда».

…В день гибели Маяковского некий молодой чекист дежурил на Лубянке и в числе первых прибежал к месту трагедии – квартира поэта рядышком, по соседству. Он видел лестницу, приставленную к окну с торца дома. Потом, когда он вернулся из квартиры на улицу, лестницы уже не было. Между тем окно располагалось очень высоко, и стремянка была столь длинной, что одному человеку ее уж точно было не унести. В тот же день он написал отчет, в котором высказал предположение, что неизвестные могли проникнуть в дом по этой стремянке, причем их должно быть трое, а то и четверо – очень сильных физически, иначе стремянку не принести. И куда она делась потом, непонятно, ведь ее должны были куда-то оттащить, куда-то совсем недалеко, и там спрятать.

Назавтра проницательный молодой службист был отправлен в Забайкалье. Спустя много лет, встретившись в командировке с бывшим сослуживцем, чекист понял, что его бросили служить так далеко от Москвы за ту злополучную лестницу.

Кстати, сразу после гибели Маяковского были приняты меры, чтобы исключить всякую последующую возможность судебно-медицинской экспертизы. Тело было кремировано. Родственникам не разрешили похоронить поэта по-христиански.

После смерти Маяковского Брики вернулись из-за границы, и Лиля стала называть себя «вдовой Маяковского». Ведь это «звание» давало право на литературное наследие поэта.

Однако наследие оказалось не слишком-то прибыльным наследством. Травля накануне смерти возымела действие: печатать Маяковского боялись. Тогда Лиля, окончательно обезденежев, написала письмо Сталину с жалобой на то, что Маяковский – поэт революции, поэт советской эпохи – совсем забыт, что его не издают…

В том, что письмо дошло до вождя – легло ему на стол! – прямая заслуга Агранова. Тут же была наложена высочайшая резолюция, которую знал в свое время каждый школьник: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».

Каждый школьник, увы, не знал, что авторство сей строки целиком и полностью принадлежит Лиле Брик. Как, впрочем, и львиная доля гонораров за переиздания всех произведений Маяковского.

Когда-то, в восемнадцатом году, он принес опухающей от голода Лиле две морковки. Редчайшая драгоценность в то время… Он и мертвый продолжал заботиться о ней.

Вернее, и мертвый был принуждаем заботиться о ней!

«15 апреля утром, когда мы еще спали на антресолях у себя на улице Кампань-Премьер, нас разбудил стук в дверь, – вспоминал позднее Арагон. – Кто-то крикнул с лестничной площадки два слова по-русски. Я не понял, что он сказал, но Эльза вскрикнула так страшно, что я соскочил с кровати, а она твердила мне одно слово: «Умер, умер, умер…» Не нужно было говорить, о ком идет речь».

Некоторое время спустя Эльза получила от сестры письмо: «Любимый Элик! Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо знать Володю так, как знала его я. Если бы я или Ося были в Москве, Володя был бы жив… Стрелялся Володя как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера. Обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле, а это на 50% осечка. Такая осечка уже была 13 лет назад в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе (артистка МХАТ Вероника Полонская, в которую тогда был влюблен Маяковский), но ее можно винить как апельсинную корку, о которую поскользнулся, упал и разбился насмерть».

Немедленно в письмах и выступлениях, а потом и в воспоминаниях Эльзы и Лили стала появляться тема: «Патологическая склонность Володи к самоубийству».

Выходило, что Маяковский дважды стрелялся. Причем в обоих случаях был использован принцип гусарской, или русской, рулетки. В обойме пистолета находился только один патрон.

Первый раз это произошло в 1916 году. Маяковский позвонил Лиле Брик и срывающимся голосом сказал:

– Прощай, Лилик! Я стреляюсь…

Спас случай. Не то осечка, не то оружие не сработало.

И Эльза твердила:

– Всю жизнь я боялась, что Володя покончит с собой.

Смысл: ну вот и случилось сие…

Арагон, которому за послушание и успешное претворение в жизнь линии компартии даровано было дотянуть до семидесяти трех, написал о сестрах вскоре после того рокового выстрела Маяковского:

Можно по этому поводу переживать как угодно, но никуда не денешься от двух убийственных признаний, которые сделали Арагон и его жена (сестра Лили Брик) на склоне жизни.

Он: «Я не тот, кем вы хотите меня представить. Моя жизнь подобна страшной игре, которую я полностью проиграл. Мою собственную жизнь я искалечил, исковеркал безвозвратно…»

Она: «У меня муж – коммунист. Коммунист по моей вине. Я – орудие советских властей. Я люблю носить драгоценности, я светская дама, и я грязнуха».

Хоть в данном случае товарищ Вышинский определенно прав: признание обвиняемого – царица доказательств, – а все равно противно!

А вот признание самой Лилечки:

«Жалко себя. Никто так любить не будет, как любил Володик».

Пророческие слова! Пророческие…

Лиля Брик покончила с собой в 86 лет, наглотавшись снотворного. Причина: несчастная любовь.

Ну что тут скажешь… Это многое извиняет.

Лиля родилась в 1891 году, Элла – в 1896-м.

Пряная девочка (англ.).