Марианна Басина - Петербургская повесть

Гимназический театр славился на всю округу. На его спектакли съезжались городские жители, помещики окрестных деревень, офицеры стоявшей в Нежине дивизии. И можно было услышать, как они говорили между собой, что и в столичных театрах ни одной актрисе так не удалась роль Простаковой, как удалась она студенту Гоголю.

И вот, ломая голову над тем, как заработать кусок хлеба, Гоголь решил попробовать вступить в русскую труппу императорских театров.

Хмурым осенним утром в дом на Английской набережной, где жил директор театров князь Гагарин, несмело вошел молодой человек в поношенной шинели и попросил доложить о себе.

Канцелярия князя помещалась тут же, в его роскошной квартире.

Пришедшего принял секретарь.

— Что вам угодно?

— Я желал бы быть представленным его сиятельству.

— Позвольте узнать вашу фамилию?

— Гоголь-Яновский.

— Вы имеете к князю какую-нибудь просьбу?

— Да, я желал бы поступить в театр.

— Вам придется обождать. Князь еще не одевался.

Гоголь сел у окна и, глядя на Неву, нервно барабанил по стеклу пальцами.

Секретарь занялся своим делом, время от времени бросая взгляд на просителя. У того, очевидно, болели зубы — одна щека была подвязана черным платком.

Подождав с полчаса, Гоголь выразил нетерпение.

— Скоро ли меня примет его сиятельство?

— Полагаю, что скоро, — ответил секретарь.

И действительно, через несколько минут князь был уже в кабинете.

— Что вам угодно? — Голос звучал холодно и надменно.

Гоголь, робея, изложил свою просьбу.

— Из какого звания?

— Дворянин.

— Что побуждает вас идти на сцену? Как дворянин вы могли бы служить.

Этим вопросом князь хотел дать понять, сколь мало почтенно в его собственных глазах и глазах хорошего общества занятие актера. Гоголь не стал растолковывать, что придерживается другого мнения, считает актеров не фиглярами, а служителями искусства. Он только сказал:

— Я человек небогатый, служба вряд ли может обеспечить меня. Мне кажется, что я не гожусь для нее. К тому же я чувствую призвание к театру.

— Играли вы когда-нибудь?

— Никогда, ваше сиятельство.

Гоголь почему-то умолчал о своих нежинских успехах.

— Не думайте, что актером может быть всякий: для этого нужен талант.

— Может быть, во мне и есть какой-нибудь талант.

— Может быть! На какие же амплуа думаете вы поступить?

— Сам не знаю. Полагаю — на драматические роли.

Князь оглядел просителя с плохо скрытой насмешкой.

— Я думаю, что для вас была бы приличнее комедия. Впрочем, ваше дело.

И, обратясь к секретарю, приказал дать записку к инспектору русской труппы Храповицкому, чтобы тот испытал Гоголя и доложил о результатах.

Гоголь вышел от Гагарина несколько обнадеженный, хотя самое страшное было впереди.

Храповицкий назначил явиться в Большой театр в утренние часы, когда бывают репетиции.

Большой театр — главный из петербургских театров — стоял на окраине, в Коломне. Он в полной мере соответствовал своему названию — здание грандиозное, с мощным колонным портиком, равно великолепное и снаружи и внутри.

Но Гоголю было на сей раз не до красот. Его волновало предстоящее испытание.

Инспектор русской труппы Храповицкий, подполковник в отставке, был человеком весьма своеобразным. Актеры за его спиной подсмеивались над ним и рассказывали анекдоты о его невежестве. Как-то начальник репертуара Зотов прислал Храповицкому записку, предлагая положить в Лету какую-то новую пьесу. Храповицкий прочел и задумался. Потом обратился к актеру Петру Каратыгину:

— Посмотри, пожалуйста, что это такое пишет мне Зотов: тут, верно, ошибка, и надо было написать «отложить к лету». Но летом такую большую пьесу нам ставить вовсе не выгодно.

Пришлось Каратыгину объяснять, что в записке Зотова речь идет о Лете — реке забвения в мифологии.

В актерах Храповицкий ценил красивую внешность, громкий голос, уменье протяжно с завыванием читать стихи, изображать неистовые страсти и принимать эффектные позы. Наружность Гоголя ему не понравилась: ни роста, ни осанки — и туда же, в актеры.

Он сунул тетрадь и велел:

— Читайте.

Читать без всякой подготовки, да еще с выражением, монологи из трагедий Расина в дубовом переводе графа Хвостова было делом немыслимым. Хвостов в стихах подпускал такого, что, как говаривал Иван Андреевич Крылов, и трезвому не выговорить. Гоголь все время запинался. К тому же читал он просто, естественно, не так, как любил Храповицкий.

Инспектор морщился, хмурился, обрывал на полуслове. Наконец буркнул:

— Довольно.

Князю Гагарину Храповицкий донес, что присланный на испытание Гоголь-Яновский оказался совершенно неспособным не только к трагедии или драме, но даже к комедии. Что он, не имея никакого понятия о декламации, даже и по тетради читал очень плохо и нетвердо, что фигура его совершенно неприлична для сцены и в особенности для трагедии, что он не признает в нем решительно никаких способностей для театра и что, если его сиятельству угодно будет оказать Гоголю милость принятием его на службу к театру, то его можно было бы употребить разве только на выход.

Последнее выражение обозначало статистов, которые по ходу действия приносили письма, подавали стулья, изображали толпу гостей, не раскрывая рта.

Гоголь за ответом не явился. Он и так понял, что путь на сцену ему заказан.

Той же осенью Гоголь перебрался из дома Иохима на новую квартиру. Вместе с двумя своими «однокорытниками» (так он называл питомцев Нежинской гимназии), Прокоповичем и Пащенко, снял квартиру на Екатерининском канале, у Кокушкина моста, в огромном пятиэтажном доме купца Зверкова.

Это был настоящий Ноев ковчег, бесчисленных обитателей которого объединяло одно — вечная забота о хлебе насущном. Гоголь и его друзья поселились на пятом этаже.

Некто Светличный, любитель присочинить, побывав в Петербурге, порассказал Марии Ивановне небылицы про жизнь ее сына. «Не верьте Светличному… — писал Гоголь матери, — когда он видел, чтобы у меня пировало множество гостей на мой счет? Когда я нанимал квартиру, состоящую из 3-х комнат один? И теперь нанимаем мы 3 комнаты, но нас три человека вместе стоит, и комнатки очень небольшие».