Анна Тимофеева-Егорова - Я — «Берёза». Как слышите меня?..

Но чем дальше от поверхности земли, тем светлее и теплее, и вот мы уже на глубине 40-50 метров. Наша арматура лежит в стороне, а к стволу непрерывно подходят вагонетки с породой, которые стволовой вкатывает в клеть и отправляет на-гора.

Стволовой — шахтер, принимающий и отправляющий грузы вверх и вниз. Одет он в резиновую куртку, сапоги, широкополую резиновую шляпу, сразу не разберешь мужчина это или женщина. Он кажется великаном не только по одежде, но и по тому, как лихо расправляется с доверху нагруженными породой вагонетками. Однако клеть отправлена, и стволовой, сняв сначала свою шляпу, а потом и кепочку, повернутую козырьком к затылку, поправляет пышные белокурые волосы.

— Зина! В кино пойдем сегодня? — спрашивает парень, подкативший очередную вагонетку.

— Нет, — строго отвечает белокурый стволовой, — у меня сегодня учеба, — и вновь нахлобучивает шляпу, натягивает рукавицы и стаскивает груз, спустившийся в шахту.

Мы, бригада вчерашних фабзайчат, взваливаем арматуру на плечи и, согнувшись от тяжести, шагаем вперед — по штольне к тоннелю, туда, где должны собрать ее точно по чертежам, связать проволокой каждое перекрестье. Затем плотники сделают опалубку из досок, а бетонщики зальют все это сооружение бетоном. Движемся по штольне цепочкой. Идти трудно: груз очень тяжелый, и хочется его сбросить, распрямиться, отдохнуть. Но мы несем дальше, и кто-то тихонько начинает песню:

По долинам и по взгорьям…

Неожиданно резкий толчок, яркая, как молния, вспышка — и тьма. А во тьме отчаянные крики… Меня сильно ударило током. Очнулась на шахтном дворе. Несут куда-то. Вижу машину «скорой помощи». Испугалась, вырвалась из рук, несущих меня, и кинулась было в сторону кучи гравия…

В Боткинской больнице я пролежала две недели. Когда вернулась на шахту, то узнала, что погиб Андрей Дикий, крючками арматуры зацепив за оголенный электропровод. Смерть Андрея потрясла нас всех, но еще более взволновало письмо его отца, пришедшее уже после смерти сына. Он писал ему:

«Ридный сыну!

Гроши вид тебе мы с мамой одержалы и дуже вдячны за заботу про нас, старых людей.

Выбач нас: мы тоди противились твоему видизду и не дали тоби нашего благословения.

Сынку! Мы не знали твою адресу, а теперь на недели прииду до тебе. Е на дорогу гроши, кабаньчика закололы — привезу тоби домашней колбасы и сала. Мать хвора и поихать не зможе…»

Прочитав письмо, мы, девчонки, разревелись, а ребята, посовещавшись, решили созвать комсомольское собрание.

И вот протокол общего собрания комсомольцев первого участка смены инженера Алиева:

«Постановили: 1. Организовать комиссию в количестве пяти человек для встречи отца нашего товарища, комсомольца Дикого Андрея, погибшего на посту.

2. Силами и средствами комсомольцев привести в порядок могилу Андрея Дикого на кладбище. Сделать ограду и по договоренности с мраморным заводом Метростроя — плиту с высеченными на ней именем и фамилией погибшего.»

В память о товарище мы сделали все, что могли, и это было единственным утешением для убитого горем отца.

Меня до работы не допустили, а в шахткоме предложили путевку в плавучий дом отдыха. Я отказалась: решила поехать в деревню к маме. Ей я ничего не писала о приезде, а когда вышла из вагона на станции Кувшиново очень удивилась встречающим меня маме и сестре Марии — моей крестной.

— Как вы узнали, что я приеду? — спросила я сестру. Мария разъяснила просто:

— Да маме сон какой-то приснился, вот она спозаранку приехала ко мне и говорит: «Поедем встречать Аннушку — сегодня приедет». А ты знаешь нашу маму, она, как командир — прикажет — и выполняй без разговорчиков! У нее же сердце вещун, как она любит повторять.

Мама остановила Марию, обращаюсь ко мне:

— Ты что так похудела, дочушка? Да и бледная уж очень…

— В поезде укачало, — схитрила я, — ведь ты знаешь, как за Торжком железная дорога виляет.

— Да, уж не приведи бог, — сказала мама. Мы уселись в телегу и поехали в Володово.

Как раз начинался сенокос, цвели травы. Мама будила меня еще затемно, и полем мы шли к лесу, где должны были косить. Солнышко только — только поднималось, освещая землю. Просыпались птицы и начинали щебетать на все голоса. Дойдя до леса, мама укладывала под ель старый пиджак, узелок с пищей, точила свою и мою косы и со словами: «Ну, дочушка, становись за мной» , начинала косить.

Вначале коса у меня то залезала носком в землю, то за куст задевала, но потом дело пошло на лад. Когда солнце начинало пригревать, мама отбирала у меня косу и заставляла отдыхать в тени под елочкой. Какое это было блаженство — растянуться на свежескошенной траве! Немного болели руки и ноги от непривычной работы, но эта усталость была приятной, настроение приподнятое, и я незаметно засыпала на теплой родной земле, которую сейчас именуют так административно сухо — «Нечерноземье»…

Проснусь, а рядом сидит мама, в руках у нее берестовый кулечек, в нем лесная земляника. На чистом полотенце разложены два больших ломтя хлеба, два яйца и бутылка молока. Все такое вкусное — кажется, в жизни своей я никогда ничего вкуснее не ела.

Отпуск мой пролетел незаметно, и вот я опять в шахте. С сентября учусь на рабфаке Метростроя — то утром, то вечером — посменно. Работали мы по шесть часов с полной отдачей сил, не считаясь ни с чем. Порою не выходили из шахты по две смены. Однажды, отработав вечернюю смену, остались в ночь. Помнится, вязали арматуру под сводом в тоннеле. Ужасно уставали руки, поднятые с кусочками вверх. А в тоннеле душно, жарко, хочется спать, особенно к утру. Кто-то из нас, свернувшись калачиком, заснул на ступенях лесов. Вдруг, как нарочно, под землю спустились начальник нашей шахты И.Д.Гоцеридзе и нарком путей сообщения. Увидели спящего, остановились.

— Почему дети в шахте? — грозно спросил нарком.

— Это комсомольцы, — ответил Гоцеридзе.

— Немедленно отправьте наверх!

И отправили бы. Но мы взбунтовались. Отстаивая свое право работать в шахте, правдами и неправдами прибавляли себе года. Труднее было тем, кто ростом не вышел. Через неделю все уладилось мы вновь вязали арматуру, но на глаза начальству старались не попадаться.

Странное дело, сколько бы раз я не проезжала станцию метро «Красные ворота», она мне кажется самой красивой. Иногда выйду из голубого экспресса, подойду к пилонам из красного мрамора, оглянусь — не смотрит ли кто в мою сторону? — и легонько поглажу холодный камень: моя комсомольская юность…

Когда мне говорят, что «Красные ворота» не из самых красивых станций метро, что есть станция куда краше ее, я сержусь. В 1939 году на архитектурной выставке в Париже станции «Красные ворота» была присуждена высшая награда гран-при! Не случайно же. Не случайно и теперь наша станция — архитектурный памятник, который находится под охраной государства. Здесь все монументально, значительно: широкий карниз поддерживается мощным невысокими столбами пилонами. Белый свод, темно — красные пилоны, в промежутках между пилонами видны арки. Пол из квадратов красной и желтой метлахской плитки. Авторы архитектурного проекта нашей станции академики И.А.Фомин и Н.Андриканис.