Владимир Дьяков - Ярослав Домбровский

Генерал Гельмерсен и его патроны в Петербурге не очень интересовались наличием тесных связей между союзом и обнаруженной в корпусе группой «вольнодумцев». Но они понимали серьезность положения и постарались поскорее избавиться от «неблагонамеренных» воспитанников. Костомаров был выписан в юнкера и отправлен для продолжения службы в расквартированную около Бреста резервную бригаду. Он некоторое время приходил под окна корпуса и пытался передать письма товарищам. Узнав об этом, Гельмерсен потребовал, чтобы его перевели в подразделение, расположенное подальше от города. Другой «провинившийся», Болтуц, вместе с братом был отправлен в Минск к родителям якобы за неуспеваемость, хотя отметки у братьев были вовсе не Плохие, а аттестовало их начальство весьма похвально. Что касается Яна Станевича, то его (вместе с братом Иеронимом и их однокашником Издебским) быстренько Сплавили из Бреста для продолжения обучения в Петербург. Оттуда Ян Станевич «за дурное поведение» был отправлен в Оренбургские батальоны. Там он встретился с З. Сераковский, который из студентов Петербургского университета был «определен» в солдаты, так как пытался бежать за границу для участия в революции 1848 года. Сераковский тоже был связан с Союзом литовской молодежи.

Учитывая обстановку, опираясь на результаты следствия по делу петрашевцев и польских конспиративных организаций, разгромленных в те годы, товарищ министра народного просвещения царской России — известный мракобес князь Ширинский-Шихматов в октябре 1849 года разработал секретную инструкцию о надзоре за преподаванием политических наук в высших учебных заведениях. В этом документе, первую страницу которого украшает собственноручная резолюция царя «Совершенна справедливо», говорилось о том, что «в настоящее смутное время […] более нежели когда-либо надлежит ограждать […] юношество от чуждых нам понятий о мнимом превосходстве республиканского или конституционного правления, об ограничении монархической самодержавной власти, о равенстве всех состояний и тому подобного». Руководители ведомства «народного затемнения» не случайно нашли необходимым послать копию секретной инструкции в военно-учебные заведения.

Домбровский, конечно, не видел ни секретной инструкции, одобренной царем, ни препроводительного письма, в котором директору Брестского кадетского корпуса предписывалось, «чтобы смысл сей инструкции соблюдаем был при преподавании политических наук» во вверенном ему заведении. Разумеется, не знал он и о тех соображениях, которые, «творчески» развивая инструкцию, Гельмерсен в начале 1850 года секретно сообщил в Петербург. Но Домбровский, как и другие воспитанники, не мог не заметить того, что в соответствии с «инструкцией» и «соображениями» преподаватели и воспитатели стали: а) чаще беседовать с ними, стараясь внушить верноподданнические чувства; б) усилили и без того строгий надзор за чтением; в) стали тщательнее контролировать получаемые и отправляемые письма; г) чуть не каждую неделю перерывали столы, в которых хранились тетрадки воспитанников; д) строго разбирали все письменные сочинения, следя за тем, чтобы в них не было недозволенных мыслей и «тому подобного». Когда разгромили группу Костомарова — Станевича, Домбровскому исполнилось только 12 лет. Едва ли он мог быть связан с кем-либо из ее участников, но имена их, конечно, знал, кое-что из их мыслей усвоил, судьбой их интересовался и чему-то на их примере научился.

В кадетские годы Домбровский был энергичным, общительным, легко увлекающимся подростком, которого уже тогда внимательно слушали сверстники. О. Еленский по этому поводу вспоминал: «Когда я поступил в корпус, Домбровский был уже в высших классах […]. Он был маленького роста, с откинутыми назад русыми волосами, умными и чрезвычайно красивыми глазами. Часто мы собирались вокруг него, чтобы послушать его рассказы. Речь у него лилась свободно и отличалась красотою; он фантазировал, заносился на седьмое небо, мечтал о Кавказе, о бранных подвигах и приходил в отчаяние от своего маленького роста. Часто, рассуждая между собою, мы пророчили ему блестящую будущность…»

Участник одного из революционных офицерских кружков начала 60-х годов, Еленский впоследствии перешел на сугубо верноподданнические позиции. Поэтому в своих воспоминаниях, написанных в преклонном возрасте, он сокрушался по поводу того, что Домбровский, если бы не вступил на революционный путь, сделал бы блестящую карьеру на царской службе. Осуждая антиправительственную деятельность своего бывшего однокашника по корпусу, мемуарист восклицает: «Я думаю, никому не придет в голову винить за Домбровского Брестский корпус». Но факты опровергают это одностороннее и пристрастное суждение. Брестский этап не прошел бесследно в жизни Домбровского, он внес свою лепту в подготовку из него как будущего военного специалиста, так и будущего профессионального революционера,

Июльским утром 1853 года из ворот Брестской крепости выехала вереница подвод. На передних сидели офицеры, остальные были заняты возбужденно переговаривавшимися между собой кадетами, а затем под охраной нижних чинов двигались повозки с дорожными вещами и съестными припасами. За день до этого во всех ротах Брестского корпуса был торжественно зачитан приказ о переводе 33 старших воспитанников, в том числе и Домбровского, для продолжения образования в специальные классы Дворянского полка, находившегося в Петербурге. Другой приказ, отданный в день отъезда, назначал для сопровождения выпускников капитанов Берта и фон Бутлера, младшего лекаря Асмуса, фельдшера Никифорова, «дядьку» Анания Осипова, унтер-офицера Фридриха Буйкевича и рядового Индрика Норица. В большой крытой повозке рядом с Домбровским сидели его товарищи по корпусу и будущие соратники по революционной борьбе Ян Подбельский и Михаил Келлер.

Ехали всю дорогу на лошадях. Для сопровождающих это была очень долгая и утомительная поездка. А кадеты были довольны: прекрасная летняя погода, отсутствие строгого режима, надоевшего за долгие годы корпусной жизни, сознание, что сделан заметный шаг в сторону самостоятельной, взрослой жизни, превращали для них этот почти двухнедельный переезд в веселую и приятную прогулку. Им все было ново и интересно: маленькие городишки с полосатыми будками у шлагбаумов, неизменными церквами и кабаками, тюрьмами и казармами; нищие деревушки и крестьянские избы с провалившимися соломенными крышами; возвышавшиеся в стороне от дороги помещичьи усадьбы, окруженные зеленью парков и добротными хозяйственными постройками. Навстречу попадались то запряженные одрами крестьянские телеги, то подрессоренные купеческие брички, то несущиеся во весь опор фельдъегерские возки, то громоздкие, украшенные гербами кареты, в окнах которых виднелись лоснящиеся физиономии господ с бакенбардами а-ля Николай I, старушечьи чепчики или модные женские шляпки. Особенное внимание будущих офицеров привлекали, конечно, движущиеся на юг колонны войск: пехота, кавалерия, пушки, понтоны и обозы, обозы, обозы. То были части русской армии, перебрасываемые на театр военных действий — ведь примерно за месяц перед этим началась Крымская война 1853–1856 годов. Вид насквозь пропылившихся, понурых солдатских шеренг и молодцевато гарцующих вдоль дороги офицеров, иногда почти такого же возраста, как они сами, волновал воспитанников. Одних он наводил на размышления о том, какие перемены и несчастья принесет стране новая война, а в других возбуждал честолюбивые надежды на возможность принять участие в бою, совершить подвиги, заслужить награды и отличия.