Борис Малиновский - Путь солдата

Шли мимо дома Тани Чебаевской. Мне так захотелось увидеть ее! Вдруг встретится на пути?! И когда я представлял, как это может произойти, сердце мое начинало молотом стучать в груди: что она скажет мне?

Но вот мы и на вокзале, да в последнюю минуту – эшелон отходит. Прощайте, мои дорогие! Трудно вам, хотя вы и в далеком тылу! Что еще будет впереди? Я быстро обнял, поцеловал всех по очереди, вскочил в теплушку. Поезд ускорял ход. Отец снял шапку и низко поклонился. Мама стояла неподвижно, смотрела на меня и часто-часто моргала. Лелины глаза повлажнели…

"А ведь сегодня мой день рождения! Совсем забыл об этом!" Не успел я так подумать, как мама, словно, угадав мою мысль, вдруг улыбнулась, тронула отца за рукав, что-то проговорила ему, а мне показала, как качала меня маленького на руках. И отец и Леля тоже заулыбались и долго-долго – пока было видно – махали мне руками.

Сейчас, когда родителей уже нет и я сам стал отцом троих детей, думается, сколько надо было иметь мужества, истинного патриотизма, родительской любви, чтобы вот так, без стонов и плача, проводить еще одного – теперь уже младшего сына, в дальнюю, а возможно, последнюю дорогу!

Не таким представлял я этот день, замечтавшись в вагоне накануне войны!

…Отец как в воду смотрел. Полк разгрузился на станции, название которой было указано в адресе брата.

Был полдень. Я спросил у проходившего мимо военного, где танковое училище. Оно оказалось рядом. Шел туда и все не верил, что увижу Леву. В детстве мы были всегда вместе и очень любили друг друга. Брат рос высоким и тощим, а у меня все было наоборот. "Пат и Паташон", "Дяденька, достань воробышка!" – кричали нам мальчишки. Да и взрослых он удивлял своим высоким ростом.

Рота танкистов в черных шинелях шла от столовой. Левину голову – она была выше всех – я увидел сразу. Подошел к сержанту, сопровождавшему роту, сказал, что только что прибыл с фронта, хочу видеть брата. Леву вызвали из строя. Мы обнялись, и я почувствовал, что горло мое перехватывают рыдания, а из глаз произвольно текут слезы. В Иванове вел себя, как и подобает солдату, но тут, когда увидел бритую голову Левы, на которой раньше так красиво, с небольшой волной, лежали пшеничного цвета волосы, его черную солдатскую шинель танкиста и зримо ощутил перемену в его судьбе, не выдержал… Он очень возмужал и стал еще больше похожим на нашего отца в молодости.

Конец августа и сентябрь пролетели как один день. Нашу часть переименовали в 108-й пушечный артиллерийский полк, а тяжелые гаубицы сменили легкими 107-миллиметровыми пушками. Дальность стрельбы у них та же – 20 км, а снаряд легче – всего 18 кг. Меня назначили помкомвзвода и командиром отделения разведки взвода управления одной из батарей. Жили мы в больших землянках с двухэтажными нарами внутри. Утром вместо зарядки купались в озере. Потом – боевая подготовка. Старался почаще бывать у Левы. Но у курсантов были более строгие порядки. Часто возвращался ни с чем – занятия в училище шли днем и вечером. Все же мы виделись хотя бы раз в неделю. В первую встречу отошли от лагеря, я достал свой наган, и мы по очереди стали стрелять по самодельной мишени – листку бумаги с нарисованным на нем небольшим черным кружком. Я больше мазал, а Лева с тридцати шагов бил пуля в пулю. Он еще в школе увлекался стрельбой и сдал нормы на значок "Ворошиловский стрелок".

10 октября полк подняли по боевой тревоге. Наш дивизион отправлялся первым, у меня не было даже нескольких минут, чтобы сбегать попрощаться с Левой. Неужели я его так и не увижу?

Когда забирался в теплушку, услышал свое имя. Ко мне бежал Лева! Кто-то передал ему, что артиллерийский полк грузится на станции. Мы успели только обняться. Лева помог мне снова вскочить в вагон. Поезд ускорял ход.

– Напиши домой, как проводил меня! – крикнул я. Бойцы уже задвигали дверь теплушки. Нет, не думал тогда, что эти мгновения, проведенные с братом, станут так дороги и памятны…

Москва встретила оглушительной стрельбой зениток. В небе висели аэростаты заграждения. Шел воздушный налет.

Уже не впервые эшелоны из солдатских теплушек и платформ с орудиями увозили полк на фронт, а настоящие бои все еще обходили нас стороной: перестрелки на границе с Финляндией и в Эстонии можно было считать только первым боевым крещением. Теперь, наверно, попадем куда надо: обогнув Москву, эшелоны повернули на запад. Кто-то вытащил карту европейской части СССР, и мы пытались представить по ней расположение наших и немецких войск на Западном фронте.

Выходило, что от оставляемых нашими войсками городов до столицы меньше ста километров…

Солдатские теплушки! Временное жилье на колесах миллионов солдат, беженцев, эвакуируемых. Сколько разговоров и дум прошло-пронеслось под гулкий стук колес! Сколько жарких споров вели едущие на фронт солдаты, пытаясь понять причины отступления! Вот и сейчас… Первым "завелся" Парахонский.

– Плохо воюем! -сердито сказал, перестав разглядывать карту.- В гражданскую войну подвигов было больше! Железными были люди, ради общего счастья себя не жалели!

– Точно! – поддержал Зиненко.- Иначе не отступили бы почти до Москвы!

– Не согласен с обоими,- не поддержал спорщиков старшина Косаговский,- на Хасане и Халхин-Голе такие же солдаты, как мы, проявили массовый героизм, дело в чем-то другом!

– Так в чем же? – не унимался Парахонский.- Почему мы не ответили двойным ударом по врагу?

– А вот теперь понюхаешь настоящую войну – так поймешь! – выкрутился старшина.- Кончай споры-разговоры!

Большинство из нас были на стороне зачинщиков спора, а в душе каждый мечтал, очень хотел совершить что-то необычное, героическое, еще не понимая, что подвиг приходит не сам собой, а дорогой воспитания стойкости, мужества, умения воевать.

Только потом оставшиеся в живых, узнав через много лет о тысячах подвигов в первые дни и месяцы войны, поймут, что каждый из спорящих был по-своему прав…Поздно вечером 15 октября разгрузились на станции Завидово под Калининой и разместились в близлежащем лесу. Стемнело. В глубине леса то тут то там раздавалось тоскливо-безнадежное мычание. Наступили холода, опавшие листья закрыли траву, и коровам (отбились, видимо, бедняги, от стада, перегоняемого в тыл) в осеннем лесу нечего есть.

Меня позвал командир взвода, лейтенант Смирнов, пришедший из штаба дивизиона, приказал ехать с ним. По-моему, комвзвода сам точно не знал куда именно: всю дорогу он нервничал, часто смотрел на карту, ничего не объясняя. В нашем полку он появился перед самой войной вместе с большой группой молодых лейтенантов, выпускников артиллерийского училища. Смирнов сразу выделился крайним индивидуализмом – у него не было товарищей, самолюбием. Его необдуманные приказы ставили меня и других сержантов в ложное положение, вызывали конфликты. Победа оставалась за нами. Смирнов перестал орать и раздражаться по любому поводу, но взаимная неприязнь осталась.