Патти Смит - Просто дети

– Сбылась ваша мечта, – сказал он. В тот день я сидела у себя дома на кухне, изумлялась новости и думала: вот удачный момент для звонка Роберту.

Тогда мы с Фредом начали работать над альбомом, который позднее назвали “Dream of Life” (“Мечта о жизни”), и Фред предложил: “Попроси Роберта сфотографировать тебя для обложки”. С Робертом я давно уже не виделась и не созванивалась. Я поудобнее уселась за столом, попыталась внутренне подготовиться, вообразить, как я ему сейчас позвоню, как пройдет разговор. И тут телефон зазвонил сам. Мои мысли были настолько заняты Робертом, что в первый момент я подумала: конечно, это он. Но звонила моя подруга и юридический консультант Ина Мейбах.

– Дурные новости, – сказала она, и я сразу догадалась: насчет Роберта. Он попал в больницу с пневмонией на почве СПИДа. Я остолбенела. Инстинктивно заслонила ладонью свой живот и разрыдалась.

Все мои былые страхи, казалось, вдруг материализовались: мгновенно, как испепеляющий огонь взбегает по белоснежному парусу. С безжалостной ясностью вернулось мое пророческое видение из нашей молодости: Роберт рассыпается в прах. Я совсем иначе взглянула на его нетерпеливое стремление прославиться: он словно был обречен на раннюю смерть, как юный египетский фараон.

Я с маниакальным упорством занимала себя разными мелкими хлопотами, но из головы не шла мысль: что же теперь ему сказать? Одно дело – предлагать поработать, когда звонишь человеку домой, и совсем другое, когда – в больницу. Чтобы взять себя в руки, я решила начать со звонка Сэму Уэгстаффу. Мы несколько лет не общались, но он отозвался приветливо, словно мы виделись только вчера. Я спросила о Роберте.

– Он сильно болен, бедняга, – сказал Сэм, – но все-таки его состояние получше моего.

Я вновь испытала шок, усугубленный тем, что Сэм, несмотря на значительную разницу в возрасте с нами, всегда отличался крепким здоровьем: над его телом не были властны никакие унизительные хвори. Сэм выразился в своей характерной манере. “Ну, это большая докука”, – сказал он о болезни, которая безжалостно громила его по всем фронтам.

Я была очень опечалена, когда узнала, что болезнь не обошла и Сэма, но разговор с ним придал мне мужества для второго звонка – Роберту. Роберт слабым голосом произнес: “Алло”, но, едва услышав меня, приободрился. Столько воды утекло, но наша беседа шла совсем как всегда: он начинал фразу, я упоенно подхватывала на полуслове, и наоборот.

– Я одолею эту хрень, – сказал он мне. И я всей душой поверила, что так и будет.

– Скоро приду тебя повидать, – обещала я.

– Патти, ты сегодня устроила мне праздник, – сказал он мне перед тем, как повесить трубку. Эти слова я слышу явственно. Слышу и сейчас, когда пишу эти строки.

Как только Роберт более-менее окреп и его выписали, мы договорились о встрече. Фред уложил свои гитары, мы прихватили нашего сына Джексона и приехали на машине из Детройта в Нью-Йорк. Остановились в отеле “Мэйфлауэр”. Роберт пришел нас встретить. Он был в своем коронном длинном кожаном пальто и выглядел замечательно – разве что щеки чересчур румяные. Подергал меня за длинные косы, дразнился: “Эй, Покахонтас”. Между нами потрескивало электричество: казалось, воздух накаляется добела и все вокруг распадается на атомы.

Роберт и я навестили Сэма в отделении для больных СПИДом в больнице Святого Винсента. Сэм, человек с чрезвычайно живым умом, сияющей кожей и крепким телом, лежал там почти беспомощный, то и дело впадая в забытье. У него была карцинома, все тело покрылось язвами. Роберт хотел взять его за руку. Сэм отстранился.

– Не дури, – прикрикнул на него Роберт и ласково накрыл его ладонь своими. Я спела Сэму колыбельную, которую мы с Фредом сочинили для нашего сына.

Мы с Робертом прогулялись пешком в его новый лофт. С Бонд-стрит он съехал, обосновался в просторной квартире-мастерской в доме в стиле ар-деко на Двадцать третьей улице, всего в двух кварталах от “Челси”. Настроение у него было приподнятое: он был уверен, что вылечится, был доволен своим творчеством, успехом и имуществом.

– У меня все получилось, правда? – сказал он с гордостью.

Я огляделась по сторонам: статуя Христа из слоновой кости, белое мраморное изваяние спящего Купидона, буфет и кресла работы Стикли, коллекция редких ваз фирмы “Густавсберг”. Главным сокровищем мне показался письменный стол из светлого ореха с наплывами – работа дизайнера Джо Понти. Столешница в форме консоли. Декоративные ящики стола, отделанные изнутри деревом зебрано, напоминали алтарь. В ящиках располагались всякие маленькие талисманы и авторучки.

Над столом висел триптих в золотых и серебряных тонах: мой портрет, сделанный Робертом в 1973-м для обложки сборника “Вит”. Он выбрал кадр, где мое лицо было наиболее четким, перевернул негатив и отпечатал зеркальное изображение. Центральная часть триптиха была лиловая – наш цвет, цвет персидского ожерелья.

– Да, – сказала я. – Ты молодец.

В последующие недели Роберт несколько раз меня фотографировал. Для одной из наших последних фотосессий я надела свое любимое черное платье. Он вручил мне бабочку – синего морфо, наколотого на швейную булавку со стеклянной головкой. Сфотографировал меня на “Полароид”, на цветную пленку. На снимке все черно-белое, но на этом монохромном фоне выделяется синяя переливчатая бабочка – символ бессмертия.

Как всегда, Роберт был рад показать мне свои новые работы. Платинотипии крупного формата на холсте, цветные гидротипии – натюрморты с каннами. Томас и Довенна: обнаженный чернокожий мужчина обнимает, словно в танце, женщину в белом бальном платье, по бокам – полотнища белого муарового атласа. Мы остановились перед работой, которую только что привезли от багетного мастера в раме по эскизу самого Роберта: Томас в позе греческого атлета, вписанный в черный круг, на полотнище из леопардовой шкуры.

– Правда, шедевр? – сказал он.

Его интонация, знакомая фраза, такой привычный диалог… у меня перехватило дух.

– Да, это шедевр.

Вернувшись в привычное русло бытовых хлопот в Мичигане, я поймала себя на том, что мне не хватает присутствия Роберта рядом. Я соскучилась по нашему “мы”. Телефон, которого я обычно чуралась, стал для нас спасательным кругом, и мы часто беседовали. Правда, иногда Роберт больше надсадно кашлял, чем разговаривал. В мой день рождения он сказал, что обеспокоен состоянием Сэма.

На Новый год я позвонила Сэму. Ему только что сделали переливание крови, и говорил он весьма уверенным тоном. Сказал, что чувствует себя другим человеком – человеком, который выживет. Сэм, неисправимый коллекционер, мечтал вновь съездить в Японию, где часто бывал вместе с Робертом, – облюбовал там чайный сервиз в лазурном лаковом футляре. Он попросил меня опять спеть ему колыбельную, и я спела.