Вальтер Запашный - Риск, борьба, любовь

— Успокойся, брат, — шептал Сергей, вытирая пот и кровь с моего лица. — Все будет хорошо!

— Где Гасюнас? — спросил я. — Что с ним?

— Он не может говорить, — ответил кто-то из артистов, стоящих в дверях. — Врач что-то ему колет.

— Прошу посторониться! — раздался властный голос. И два человека в белых халатах забрались в машину. В одном из них я узнал нашего ветеринара.

— Вот натворили, — пробормотал он.

Бегло осмотрев меня, врачи наложили давящую повязку и жгут. И только когда машина тронулась, я потерял сознание.

Очнулся я в краевой больнице. Надо мной колдовали люди в белых халатах, шапочках и повязках, скрывающих лица. Над головой висела громадная лампа.

Слышались лязг инструментов и приглушенные голоса:

— Скальпель, шприц!

— Держите эту…

— Тяните… вот так… Еще одну…

Я попробовал шевельнуться.

— А, очнулся, укротитель! — обрадовался хирург. — Вот и хорошо. Так говоришь, кошки царапаются?

И он ласково усмехнулся. Глаза его показались мне знакомыми и удивительно добрыми. Повязка его и шапочка были мокрыми от пота. Я снова попытался двинуть ногой, но не почувствовал ее. «Ампутировали!» — мелькнуло в голове.

Собравшись с силами, я попытался подняться, но меня удержали двое молодых ассистентов.

— Спокойно, больной, — сурово приказал голос хирурга. — Надо лежать спокойно.

— Моя нога, — выдавил я, — цела?

— Как понять «цела»?

— Не отняли?

— Зачем она нам?! — удивился хирург. — Вам она нужнее. — И он тихо засмеялся.

— Значит, не будете ампутировать?

— Успокойтесь: ничего с вашей ногой не случится. Скажите лучше, — меняя шутливый тон насерьезный, спросил хирург, — в каком белье вы были, когда она вас грызла?

— В шелковом, — ответил я, мысленно поблагодарив Плахотникова за науку.

— Значит, меньше заботы. Не надо каждую рану так тщательно мыть и чистить.

Во время разговора меня несколько раз переворачивали то на бок, то на спину, то на живот. Чтобы не застонать, я спросил:

— Раны опасные, доктор?

— Да нет, ничего подходящего. Больше незначительных.

— А всего сколько?

— Не считал, — ответил врач и, обратясь к кому-то, попросил: — Валера, займись.

Тот, кого он назвал Валерой, стал считать:

— Тринадцать, четырнадцать… семнадцать…

Я жадно прислушивался.

Когда меня в последний раз перевернули на живот, чтобы зашить затылок и спину, тот, кого назвали Валерой, громко произнес:

— Двадцать шесть ран!

— Ну, — сказал хирург, — это не так уж страшно. Вы легко отделались — если, конечно, нога и левое плечо будут хорошо заживать. Как себя чувствуете? Не тошнит?

— Есть немного.

— Это от новокаина. Пьете?

— Нет.

— Курите?

— Нет.

— Женаты?

— Как вам сказать…

— Дети есть?

— Пока еще нет.

— Не пьете, не курите, детей нет! Так что же вас заставляет на тигров бросаться?! — поинтересовался хирург.

— Любовь! — не задумываясь, ответил я.

— Любовь к чему? К риску? К славе?

— Ко всему перечисленному, но главным образом — к животным.

— К животным?! А если они вас сожрут?

— Подавятся, я костлявый.

— Не сказал бы, — врач покосился на рельефную мускулатуру, которой я так гордился.

— Все равно не сожрут!

— Вы, как я понял, намерены и дальше с ними встречаться?

— Конечно.

— А я где-то слышал или читал, что если хищник почует запах крови или хоть раз набросится на человека — с ним уже не справиться. Он будет все время бросаться. Разве не так?

— В принципе, так, — морщась от боли, отвечал я, — но пока что на меня не все бросались. Вернее, не все сумели достать.

— Стало быть; есть еще надежда? — мрачно пошутил хирург.

А я вдруг забеспокоился:

— Доктор, разве вы не сумели отремонтировать так, чтобы я встал?

— Отремонтировать? — рассмеялся он. — Неплохо сказано! — И хлопнув меня по ягодице, добавил: — Не пугайтесь, будете как новенький.

Меня еще долго бинтовали, обтирали спиртом, смазывали раны… На шею наложили гипс. Когда закончили, подкатили к столу каталку и переложили меня на холодные и показавшиеся сыроватыми простыни. Один санитар встал впереди, другой сзади.

Меня повезли по бесконечным коридорам и тоннелям. Помню, я удивился количеству больных, попадавшихся на нашем пути. И все как один таращили на меня глаза. Проехав стеклянные двери, я увидел братьев, Иониса, директора Николаева, Афанасьева и многих других. В холл набилось столько народу, что стало тесно.

Все смотрели на меня, как на диковину. Задние поднялись на носки, высовывая головы из-за плеч впереди стоящих, и кто-то изумленно произнес:

— А ноги-то ему не ампутировали!

Славик подошел почти вплотную к носилкам и остановил санитаров.

— Скажите, как прошла операция? — В глазах брата стояли слезы.

— Вам все расскажет хирург А наше дело — возить. Кого в морг, кого в палату, кого в реанимацию.

— Как ты, брат?

Я ободряюще подмигнул и сказал как можно бодрее:

— Жив…

Все заулыбались, а Мстислав пояснил:

— Тебя зашивали три часа десять минут.

— Все нормально? — поинтересовался Сергей.

— Все прекрасно, — ответил за меня вошедший хирург. — Операция прошла благополучно, больному теперь нужен лишь покой.

Любопытствующие поняли, что пора расходиться. Те, кто не успел промолвить ни слова, изо всех сил старались показать свою преданность и стремились пройти к выходу так, чтобы я заметил их присутствие.

Кто-то подобострастно прошептал:

— Бледный какой, словно святой.

— Какой там святой! — заржал санитар. — Обескровленный.

Плотная стена родных и друзей, знакомых и незнакомых медленно редела. По-детски всхлипывая, за что-то быстро и невнятно извинялся Николаев. Я слышал отдельные слова, но смысла не понимал.

Сообразив, что никого пока не выгоняют, толпа остановилась и потекла обратно. Все вдруг загалдели, обсуждая, буду ли я работать.

— Если начнется заражение, ему отнимут ногу. А какой артист без ноги?!

— Видал, какая рана у него в паху? Разве такая зарастет!

— Что делать… Даст Бог, поправится.

— Лишь бы кураж не потерял, а то вылечиться вылечится, а в клетку войти побоится.

— Товарищи, тише! Дайте дорогу санитарам, — сказал хирург и подмигнул мне.

Но его никто не слушал. Все продолжали переговариваться. А, главное, все — и родные, и знакомые, и даже те, кто не знал меня, дружески улыбались мне, желали здоровья. Посылали воздушные поцелуи.

— Крепись, брат! — услышал я голос Мстислава.