Сергей Кредов - Дзержинский

...Вспоминаю и еще один штрих, характерный для беседы. Мне пришлось указать по поводу каких-то слов Дзержинского на своеобразную демократизацию печати, которая усиленно проводится в советских органах: «сволочь» становится не только излюбленным, но, пожалуй, и одним из наиболее мягких ругательных эпитетов по отношению ко всем противникам советской власти.

— Я сказал не демократизация, а пролетаризация печати, — возразил шеф советской полиции.

Демократизация и тогда уже была пугалом для коммунистов...

...Меня освободили вследствие хлопот большевиков. Возбудили ходатайства Бонч-Бруевич, Кер-женцов, Дауге (написал Петерсу), Подбельский, Фриче, Рязанов, Луначарский, Ландер и др. Пошел я к Бончу поблагодарить и похлопотать о других н. с. Назначил он мне свидание в Кремле. Пропустила девица по паспорту — не застал Бонча. Второй раз не пропустили. Наконец, в третий — при входе в Кремль была оставлена записка. Удивило, что в Кремле только латыши. (Бонч сказал, что здесь их 1000 квалифицированных коммунистов.) Встретил, как будто бы ничего не произошло. Передает привет жене. Беседа бестолковая. Работает-де над выпусками новых томов своих материалов. Презентовал новые свои книги. Я отказался: «Я враг». «Так и напишу», я взял книги, чтобы он не надписывал.

— Ваш арест — просто недоразумение. Кане-гиссер назвал себя народным социалистом. Вот вас и арестовали. Теперь все выяснилось. Вы совершенно гарантированы.

Мы знаем, что кругом нас злоупотребления. Ведь 80% у нас мошенники, примазавшиеся к большевизму. Происходит худшее, чем творилось в III Отделении.

— Но ведь это цинично.

— Что же делать. Мы боремся. Наша задача умиротворить ненависть. Без нас красный террор был бы ужасен. Пролетариат требует уничтожения всей буржуазии. Я сам должен был после покушения на Ленина быть для успокоения на 20 митингах. Сейчас уничтожены все свободы. Наша задача — укоротить период диктатуры. Наши дела плохи... Вероятно, мы погибнем. Меня расстреляют. Я пишу воспоминания. Оставлю их вам. Прочитав, вы поймете нас...

[В конце 1923 г.] пронесся слух, создавший в ВСНХ настроение, близкое к панике: председателем ВСНХ будет Дзержинский, грозный начальник ВЧК-ГПУ, учреждения, наводившего страх не только на обывателей, но и на самих коммунистов, особенно тех, кто уже слишком «вкушал» блага и удобства, созданные НЭПом... При таком представлении о приходящем Дзержинском уходящий из ВСНХ Рыков казался идеальным администратором, «ан-гелом-хранителем», полным мягкости, внимания и благожелательности к подчиненным. В этом духе и был составлен ему адрес, подписанный несколькими сотнями сотрудников ВСНХ. В феврале 1924 г. слух о Дзержинском подтвердился: он действительно был назначен на пост председателя ВСНХ... Два с половиной года пребывания в ВСНХ Дзержинского сильно рассеяли существовавшее о нем представление. Его скоропостижная смерть (20 июля 1926 г.) опечалила сотрудников ВСНХ и многих беспартийных инженеров и техников.

В это время можно было часто услышать: «Жаль, умер Дзержинский! С ним было хорошо работать. Нас, специалистов, он ценил и защищал. При нем мы могли спокойно спать. Не боялись, что приедет “черный ворон”»...

«Широкие массы специалистов,— писала после его смерти “Правда”,— признали в товарище Дзержинском, в этом страшном для мировой буржуазии председателе Чрезвычайной Комиссии, своего талантливого руководителя».

...На Всесоюзной конференции союза рабочих-металлистов в ноябре 1924 г. Дзержинский говорил (об этом есть газетный отчет):

«Меня назначили в ВСНХ, я руковожу, в частности, Главметаллом, и буду проводить плановое начало железной рукой. Кое-кому хорошо известно, что рука у меня тяжелая, может наносить крепкие удары. Я не позволю вести работу так, как ее до сего вели, т. е. анархически».

Таких речей, в духе ГПУ, с ссылкой на «железную руку», на пугание «крепким ударом» — Дзержинский за время своего управления промышленностью произнес очень мало. Да и после только что произнесенной угрозы он тут же сделал важную оговорку: «Недостаточно одного желания железной рукой искоренить недочеты. Более важно знать, как их устранить, а для этого необходима колоссальная работа».

...Как бы ни объяснять происшедшую перемену Дзержинского — она явная. Можно было видеть, что, войдя в ВСНХ, в это сложное учреждение со стоящими перед ним сложнейшими проблемами, Дзержинский почувствовал, что не может этим учреждением управлять с помощью методов, опирающихся на чекистское устрашение. В. Н. Манцев, ставший во главе торгового отдела ВСНХ и в обстановке хозяйственной работы, на глазах всех нас сам терявший свои чекистские ухватки, сказал однажды Савельеву (непосредственному руководителю Валентинова в газете. — С. К.):

«Феликс Эдмундович (Дзержинский), с тех пор, как стал работать в ВСНХ, сильно изменился. Прежде он хотел, чтобы его боялись, даже от страха ненавидели. Это не смущало его. В качестве председателя Коллегии ВЧК он считал, что такой страх приносит большую пользу как в самом составе ВЧК, так еще больше вне ее — в стране. Страх, по его мнению, играет роль предохранителя от свершения всяческих проступков и преступлений. А вот теперь ему неприятно слышать, что его личность вызывает страх у подчиненных ему и с ним сотрудничающих людей».

Манцев был прав: Дзержинскому было неприятно, когда в ВСНХ на него смотрели как на грозного и страшного начальника ГПУ. Я лично убедился в этом при следующего рода эпизоде.

По обязанности службы Дзержинскому приходилось не только давать краткие «команды», распоряжения, но, конечно, многое объяснять, говорить на разных совещаниях и заседаниях. Если это происходило в немногочисленном кругу, все шло благополучно; когда же приходилось произносить большие «директивные» речи перед большой аудиторией, слушать его было тяжко. Он волновался, и при этом проступал польский акцент, говорил скороговоркой, в построении фраз всегда чего-то не хватало, мысль не находила нужного ей выражения. Все выступления Дзержинского записывались лучшими стенографистками ВСНХ, но при расшифровке их записи получалась полная невнятица. При передаче речей Дзержинского в «Торгово-промышленной газете» я никогда не пользовался только стенографической записью, а всегда, в дополнение к ней, отчетами, составленными нашими сотрудниками. Для этого я посылал иногда двух репортеров, давая указание не гнаться за передачей фраз и слов, а только за смыслом, только за содержанием. Лишь при пользовании таким двойным, а иногда тройным, материалом и долгой обработке его мне удавалось давать в газете более или менее удачные передачи речей Дзержинского. По-видимому, эти передачи ему нравились, так как, встретив меня однажды в коридоре ВСНХ, Дзержинский, смеясь, сказал: