Сальвадор Дали - Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим

Как можно было так ошибиться? Это меня насторожило. Что-то не ладится у меня в голове. В последнее время я делаю ошибку за ошибкой. Гала считала, что я живу слишком замкнуто, и увезла меня в горы, в отель Тре Крочи, неподалеку от Кортина, рядом с австрийской границей. Оттуда на две недели она отправилась в Париж и оставила меня одного.

Там я получил плохие новости из Кадакеса. Анархисты расстреляли человек тридцать моих друзей и среди них трех рыбаков из Порт-Льигата. Должен ли я возвращаться в Испанию, чтобы меня постигла та же участь? Я не выходил из своей комнаты, боясь разболеться до возвращения Гала. К тому же высокие горы мне никогда не нравились, и вершины, окружающие Тре Крочи со всех сторон, стали для меня настоящим наваждением. Может быть, надо было поехать в Испанию! Но если уж ехать туда, то совершенно здоровым, чтобы обладать максимальной жизнеспособностью во время этого жертвоприношения. В заботе о себе я дошел до панической аккуратности. При малейшем насморке я торопился закапать в нос капли. Целыми днями я делал полоскания. Беспокоился при малейшем подозрении на прыщик или экзему и немедленно мазался мазью. Я плохо спал в ожидании болезни, то и дело щупал аппендикс – нет ли воспаления. С колотящимся сердцем, тщательнейше исследовал свой стул и ходил в туалет с точностью башенных часов. Вот уже шесть дней мне озадачивала большая сопля, налипшая на белой плитке стены. Весь остальной туалет блистал чистотой. Меня беспокоила только эта сопля. Сперва я притворялся, что не замечаю ее, глядел в сторону, но она все больше притягивала мое внимание. Эта сопля решительно была эксгибиционисткой. Она висела на плитке как-то кокетливо, если можно-так выразиться, и не увидеть ее было невозможно. Впрочем, это была чистая сопля, дивного серо-жемчужного цвета, с зеленоватым оттенком, более темная посредине. Она увенчивалась острием и торчала на стене, как бы требуя чьего-то вмешательства. Прошло шесть дней, и я больше не мог сопротивляться своей навязчивой идее. На седьмой день я перешел к действиям. Сопля отравляла мне все удовольствие от сидения в туалете. Набравшись храбрости, я обернул указательный палец шелковой бумагой и, сделав усилие, попытался сорвать соплю. Страшная боль пронизала мой палец. Твердая, как игла, сопля проникла до самой кости. У меня потекла кровь, а от боли выступили слезы. У себя в комнате я хотел продезинфицировать рану перекисью водорода, но – о ужас! – кусочек сопли вонзился мне под ноготь и я не мог его вынуть. Боль стихла, сменилась покалыванием. Начинается воспаление! Бледный, как смерть, я спустился в столовую и рассказал все метрдотелю. С самого моего приезда этот человек выражал всяческую почтительность, но я так дерзко отвечал ему, что он не продолжил своих попыток. Теперь, увидев меня в таком плачевном положении, он рассыпался в любезностях. И захотел взглянуть на мой палец поближе.

– Не трогайте его, – сказал я. – Смотрите, но не трогайте. Это что-то серьезное?

– Похоже, вошло глубоко, – ответил он, – но что это? Заноза? Иголка?

Я не ответил. Да и как ответишь? Я не мог раскрыть ему, что эта темная точка была соплей. Только с Сальвадором Дали может случиться такое. Какая-то сопля вонзилась в кожу – вот рука синеет, и ее надо будет отрезать, прежде чем столбняк поразит все тело!

Я вернулся к себе в комнату и лег, полный самого черного отчаяния. Никакие пытки гражданской войны никогда не сравнятся с воображаемыми муками, которые я перенес в этот день. Я представлял себе свою отрезанную руку. Что с ней сделают? Есть ли в мире гробы для руки? Нужно ли ее сразу похоронить? Я жить не могу с мыслью, что моя отрезанная рука будет гнить в какой-то коробке. Весь в поту от этого безумного бреда, я встал и побежал в туалет, там встал на колени и нашел остатки сопли. Я внимательнейшим образом рассмотрел их. Но нет! То была не сопля. Всего лишь кусок засохшего клея, упавший, конечно, когда покрывали плиткой стену.

Мой страх сразу же рассеялся, и я сумел вытащить из-под ногтя глубоко вонзившийся кусочек. И тут же уснул мертвым сном. Проснувшись, я знал, что в Испанию не поеду. Теперь я оттуда возвращался. Как Ессент, герой Гюисманса, который перед своей поездкой в Лондон так живо представил себе все путешествие, что ему не надо было туда отправляться, так и я только что пережил все ужасы гражданской войны. Лишь существам без воображения нужно совершать кругосветное путешествие или дожидаться европейской войны, чтобы получить представление об аде. Мне же было достаточно остаться здесь и пережить случай с соплей, к тому же еще и фальшивой.

Поль Элюар сформулировал геральдический девиз: «Жить ошибками и духами». После ошибок с Гретой Гарбо и соплей я познал запах «ясновидения». Чем больше я ошибался в сиюминутных повседневных делах, тем больше видел будущее.

Мы сняли виллу неподалеку от Флоренции. Окруженный кипарисами, я обрел относительное спокойствие. Лучшая моя подруга, мадемуазель Шанель, странствовала в это время по Сицилии. Как-то вечером мне внезапно показалось, что она заболела тифом и я тут же ей написал: «Я ужасно боюсь, что вы больны тифом». На следующий день я получил телеграмму от Миссии Серт с известием, что Шанель тяжело заболела в Венеции. Я помчался повидаться с ней. Она страдала паратифом с очень высокой температурой. Всех нас ужасало воспоминание о смерти Дягилева.

На ночном столике стояла большая раковина с острова Капри. Я, без видимой причины, всегда связывал Капри с лихорадкой и твердил:

– Каприйский пейзаж всегда с конской лихорадкой. Надо вылечить Капри от пещер.

Я велел вынести раковину из комнаты больной. Позже измерили температуру – она внезапно стала нормальной. С тех пор меня всегда преследовал вопрос: была ли раковина с Капри на ночном столике Дягилева в день его смерти?

Я верю в магию и уверен, что любой новый опыт в космогонии или метафизике должен опираться на магию, что надо вернуться к состоянию, управлявшему такими умами, как Парацельс или Раймунд Луллий(Раймунд Луллий (1235–1315), философ, теолог, миссионер, классик каталонской литературы (прим. пер.).). Паранойально-критическое толкование изображений, навязанных моему восприятию бурными событиями моей жизни, столь частых феноменов «объективной случайности», которые сопровождают мои самые незначительные действия, так вот, толкование всего этого – не что иное, как попытка придать знакам, пророчествам и предзнаменованиям «объективную связь». Если мне иногда удается предсказать некоторые ближайшие события, Гала зато подлинный медиум в научном смысле слова. Она никогда не ошибается и гадает на картах удивительно точно. Так, она предсказала срок жизни моего отца, самоубийство Рене Кревеля и день объявления войны Германией. Гала верит в деревяшку, которую я нашел среди скал бухты Креус в одну из наших первых прогулок. С тех пор мы никогда не расставались с этим далинийским талисманом. Однажды я потерял его в лондонском КовентГардене, но нашел на следующий день. В другой раз он был отправлен в химчистку вместе с бельем в отеле «СентМориц» в Нью-Йорке. Понадобилось переворошить гору грязного белья, чтобы отыскать его. Эта деревяшка превратилась для меня в маниакальный невроз. Когда мне вздумается потрогать ее, я не могу удержаться. Даже сейчас я вынужден встать из-за стола, чтобы дотронуться до нее… Вот она, здесь! И мое беспокойство вмиг проходит.