Евгений Фокин - Хроника рядового разведчика.

— Это решало командование, — процедил он, вытирая ладонью вспотевший лоб.

Вопросы сыпались со всех сторон. С отчаянием обреченного отстаивал юрисконсульт свою позицию. Но ответы его были малоубедительными, они только настраивали присутствующих на агрессивность.

А стоящий внизу у трибуны продолжал:

— Мой брат дошел до Берлина, был командиром стрелкового батальона. У него рубцов на спине больше, чем у тебя орденов, а вот наград втрое меньше. А ведь такие, как он и сидящие за столом фронтовики, добыли, завоевали Победу. Мы склоняем голову перед павшими в бою и теми, кто оказался на чужбине, а потом по возвращении такие, как вы, с размахом, не скупясь, одаривали их высылками или даже расстрелами.

Теперь юрисконсульт находился под перекрестными взорами сыновей и сестер тех, которых судил и жаловал. В настоящий момент за его спиной не было ни всесильной компании, ни карающей палицы «Смерша». Зал, до отказа забитый сотрудниками, смотрел на него враждебно, отчужденно, с жадным любопытством разглядывая его лицо.

Подбородок «вояки» затрясся, нахохлившимся он спустился с трибуны и в глубокой тишине дошел до своего места. Сознание собственной значимости не покидало его даже в эти драматические минуты.

Сколько было в этом зале собраний, встреч, но такого еще не случалось. Расходясь, каждый в душе унес щемящее чувство вины за прошлое, творимое такими вершителями судеб...

Стосковавшиеся за долгую зиму по работе пчелы весело жужжали у лотка улья, радуясь теплу и солнцу. Вокруг все цвело, весело чирикали драчливые воробьи. Только мой сосед по участку, сколь ни посмотрю, окаменело сидел за столом. На столе — бутылка водки и снедь в тарелке. Я подошел и поздравил его с Днем Победы. Он был одет в хорошо отутюженную армейскую форму, тщательно выбрит, воротничок подшит и резко подчеркивал продубленную ветрами и морозами кожу шеи.

Он молча показал на место рядом и потянулся за бутылкой. Мы чокнулись и выпили. Я почувствовал, что мой приход не ко времени, но и уходить было уже поздно.

— Другие вояки при всем параде, а где твои награды?

— Давай еще по рюмочке тяпнем, и я тебе расскажу о своих наградах.

Выпили, закусили, и он начал свой рассказ.

— Служил я в артиллерии наводчиком 76-миллиметровой пушки. Про нас, артиллеристов, обычно говорят: ствол длинный, а жизнь короткая. Самая тяжелая доля на войне, конечно, у пехотинцев, но и у нас тоже не сахар. Физически изнуряющий труд, особенно в наступлении. И ранен, и контужен был — кто ж без этого. А награды... Кому как. Помню, после полудня подошли к какому-то городишке. Батальон, который мы поддерживали, под шквальным огнем противника начал торопливо окапываться. А грунт — кремень, лопата не берет. За боевыми порядками пехоты, впереди нас, стали шесть «сорокапяток». На расстоянии метров трехсот — четырехсот от пушек, у кустиков, приступили и мы к оборудованию своих позиций. Копаем дворик для орудия и другие укрытия. Работа движется медленно. Гимнастерки — хоть выжимай. Прошел час, может быть, два, мы еще толком не окопались, как из-за построек выползли два тяжелых немецких танка и, перемещаясь вдоль обороны, принялись расстреливать наши «сорокапятки». Те тоже начали огрызаться. Но их огонь по тяжелым танкам был как для слона дробинка. Немцы били точно. Выстрел — и нет пушчонки. Летят части орудий, куски человеческих тел... Обстановка накаляется. Пехотинцы быстрее нас осознали потерю пушек. Их можно понять — они лишились поддержки огнем.

Наш командир батареи, офицер не из трусливых, от увиденного растерялся. Никто нами не командует. Расстояние от танков до наших орудий — метров шестьсот-семьсот. И мы как ягодки на ладони. И если раньше мы наблюдали, как немцы расстреливали «сорокапятки», то теперь они принялись за нас. Одновременный выстрел из обоих танков — и нет одного орудия с правого фланга. Второй залп — и нет с левого. По спине холодок от страха пополз. Скоро очередь дойдет и до нас. Наконец, мы остались одни — трех орудий уже нет, только раненые на земле корчатся. Народ побежал и от нашего орудия. Немцы все это хорошо видят и не торопятся, бьют не спеша, как на учениях. Кричу заряжающему: «Подкалиберный!» А он мне в ответ: «Чего кричишь! Командир батареи давно сбежал!» И вдруг вижу — пригибаясь, побежал прочь и мой командир орудия. Я за ним. Кричу: «Остановись!» А он быстрее. У меня в руках лопата была, нагнал я его и по черепку трахнул. А сам быстренько к орудию и за панораму. Хорошо вижу, как немцы перемещаются и наблюдают за нами, вероятно, смехом давятся. Эх, была не была! Мы еще повоюем! Кричу заряжающему: «Ты что, оглох?! Подкалиберный давай!» Слышу с облегчением в душе — рядом лязгнул замок, я вперился взглядом в панораму. Руки не дрожат, в голове ясность, цель ловлю, и только одна мысль бьется — врезать в «яблочко»! Навожу в левого, под башню. Выстрел. Попал! Он нервно дернулся и повернулся ко мне боком. По-видимому, повредил гусеницу. Навожу на второго. Выстрел. Снова удача! Теперь принялся их добивать. Сколько по ним снарядов выпустил, не знаю, сам стал не свой. Нами овладел щенячий восторг. Заряжающий после каждого выстрела, как заклинание, повторял: «Это вам за ребят, гады!»

Не успели мы с товарищем перекурить, как из-за домов выскочили два бронетранспортера и пошли шерстить нашу пехоту... Я снова к панораме. Видимость отличная. Выстрел — один замер. Еще выстрел — и второй дымит. Для контроля мы им еще врезали по одному. Капитан пехотный, комбат к нам прибежал. От радости рот до ушей, благодарит и бутылку водки сует. Распили мы ее, папироской закусили.

Под вечер в батальон командир нашего артполка приехал. Ему, конечно, обо всем доложили. Позвали и нас к нему. Поставили в строй. Полковник подошел, пожал руки, поздравил с достойной победой. Поговорив с комбатом, направился к машине. А мой заряжающий возьми да и вдогонку спроси: «А как насчет наград?» Он вернулся, подошел к нам, положил руки на наши плечи и тихо так произнес: «Высшую награду от Всевышнего вы уже получили. Вы остались живы. Это самая высокая награда». Командиром нашего полка был Герой Советского Союза А. И. Любимов, удостоенный этого звания за форсирование Днепра.

А в январе сорок четвертого я был тяжело контужен. Наши в спешке отступили, обо мне забыли. После узнал, что на меня наткнулись крестьяне и укрыли в сарае. Две недели они выхаживали меня, головные боли почти исчезли, рана стала затягиваться. Во время облавы на меня наткнулись немцы — так я оказался в плену. Завезли меня в город Любек. Там и встретил конец войны. Оказался в американской зоне оккупации. Приблизительно через месяц они передали нас соответствующим органам. Наступила унизительная и продолжительная процедура проверки.