Том Бауэр - Формула-1. История главной автогонки мира и её руководителя Берни Экклстоуна

— Торговля — это состояние души. Люди обычно покупают то, что им не нужно, так что приходится убеждать продавца, что ты и правда готов купить. Мне не нравится манера арабов просить сто, рассчитывая получить шестьдесят. Людей нельзя оскорблять. Всё имеет цену, только точной цены никто не знает. Для разных людей одно и то же имеет разную стоимость. Я её прикидываю и потом назначаю цену. Когда покупаю, я всегда прошу владельца назвать сумму. «Это же твоя вещь, а не моя», — говорю я. Если предлагать цену наугад, обязательно переплатишь.

В компании конкурентов по автобизнесу в Бекслихите, собиравшейся в местных пабах и Брандс-Хэтч, был Льюис Эванс по кличке Поп, а у него — сын Стюарт Льюис-Эванс, молодой человек одного роста и возраста с Экклстоуном. В начале 50-х он как-то обогнал Экклстоуна в гонке на «кулерах», а к 1957 году дорос до «Формулы-1» и в составе команды «Коннот» сражался в Монако со знаменитым Фанхио. Воодушевлённый успехом друга, Экклстоун предложил тому вести его коммерческие дела. Когда в этом же году Льюис-Эванс опередил в Гудвуде Стирлинга Мосса, Экклстоун договорился с Тони Вандервеллом, что вместо ненадёжного «коннота» тот будет пилотировать болид его команды «Вэнуолл» и станет напарником Мосса. Вандервелл также разрешил Экклстоуну вести с автодромами переговоры о гонораре за выступления Льюис-Эванса.

Автогоночный бизнес оставался уделом богатых энтузиастов, дельцов да мелкой аристократии и с финансовой точки зрения был организован примитивно. Каждый гонщик и команда по отдельности договаривались с владельцами автодрома о гонораре и размере призовых. Организаторы гонок стремились привлечь зрителей и поэтому платили «Феррари» и Фанхио больше, чем безвестным пилотам на заурядных машинах. Промоутеры справедливо полагали, что пилотам и владельцам команд попроще нужны не деньги, а атмосфера постоянного риска и натянутые как струна нервы. В этом сумасшедшем мире машины то и дело сталкивались и вспыхивали, а в спортивных журналах некрологи еженедельно соседствовали с леденящими кровь отчётами о боях четырёхколёсных гладиаторов. В 1958 году команда «Коннот» обанкротилась, и влюблённый в гонки Экклстоун ухватился за возможность оказаться среди избранных.

Когда было объявлено о продаже трёх болидов «Коннот» вместе с запчастями с аукциона, Экклстоун был в отъезде и велел кому-то из сотрудников шоу-рума в Бекслихите их купить.

— За какую цену? — спросил тот.

— Неважно, — ответил Экклстоун. — Просто пойди и купи.

Три древних болида стали его пропуском в элитный клуб. Ностальгия тут была ни при чём. Он рассчитывал извлечь прибыль из ожидаемой победы двух «коннотов» в Гран-при Новой Зеландии и убедил Стюарта Льюис-Френсиса и Роя Сальвадори отправиться на другой конец света. Машины после гонки велено было продать.

Впрочем, после провального выступления покупатели не спешили раскошеливаться. Сальвадори сообщил по телефону, что за оба «коннота» можно выручить разве что альбом для марок. Экклстоун наорал на гонщика и отменил сделку. Машины переправили в Европу как раз к началу Гран-при Монако.

Атмосфера опьянила прибывшего на место событий Экклстоуна. В отличие от других трасс, эта незабываемая гонка проходила прямо на улицах, под окнами княжеского дворца и вдоль набережной, где швартовались яхты миллионеров. Недовольный наёмным пилотом, Бернард прогнал беднягу и сам сел за руль. В гонке участвовало ещё тридцать машин, и он не сумел пройти квалификацию, удостоившись от прессы отзыва: «Это несерьёзно». Вдобавок в казино ему тоже не повезло.

После поражений Экклстоун редко падал духом. В минуты обиды и отчаянья его утешала спасительная мысль: бизнес развивается. Он путешествовал по стране, раз за разом обходя конкурентов. Коллеги говорили, что юноша «великолепен, а в финансах и организационных вопросах — настоящий гений». Бесстрастное лицо скрывало холодный рассудок. Как правило, он покупал лучшие машины с большим пробегом, причём продавец и не догадывался об их потенциальной прибыльности. Разумеется, в дело шли разные хитрости. «Скрученный» пробег и всякие махинации с одометром были в порядке вещей. До наступления электронной эры одометр представлял собой набор колёсиков с цифрами. Чтобы продать автомобиль подороже, эти колёсики прокручивались в обратном направлении, снижая пробег. Некто Джон Янг, владевший в Южном Лондоне крупным бизнесом по продаже «мерседесов» и «ягуаров», относился с особым подозрением именно к «Бернарду», который, по его словам, «скрупулёзно скручивал одометры». Клиент, как правило, ни о чём не догадывался, однако по одной из жалоб было всё же начато расследование.

— У меня все машины «скрученные», — с сарказмом заявил инспектору Экклстоун, а потом на полном серьёзе прибавил: — Накажите меня — и куча людей лишится рабочих мест.

Попав в «переделку», нужно было с улыбкой заговорить властям зубы. Экклстоун в итоге сумел убедить суд, что во всех махинациях с одометром виноват другой продавец, которому машину давали на время.

Размах его операций в Бекслихите всё рос и рос. В 1956 году он купил «Хиллс-гэридж», торговавший «мерседесами», а ещё через два года объединил свою фирму с крупнейшей в районе компанией «Джеймс Спенсер лимитед», у которой была лицензия на торговлю новыми «моррисами», «остинами», «эм-джи» и «вулсли». Экклстоун словно денежный станок купил. Спрос на новые машины был колоссальный, особенно у среднего класса в пригородах. Со времён войны люди, спасаясь от сумасшедшего налога на прибыль, скопили огромные суммы наличных и теперь стремились их потратить. Продавцы автомобилей столкнулись с проблемой: заводы выпускали недостаточно новых машин. Чтобы бороться с дефицитом и конкурентами, приходилось давать взятки сотрудникам отделов продаж этих заводов. Экклстоун был прозорливее всех и очень этим гордился. Тем, кому новая машина была не по карману, он предлагал отличные подержанные автомобили, ремонтом которых занималось шестеро механиков в мастерской на задах. Планируя расширить свой бизнес, он разработал план по превращению предприятия Джеймса Спенсера в ультрасовременный шоу-рум.

Реконструкция была в самом разгаре, а Экклстоун с Льюис-Эвансом в октябре 1958 года улетели в Касабланку, чтобы участвовать в Гран-при Марокко. Молодой гонщик на «вэнуолле» сражался с двумя английскими звёздами: Стирлингом Моссом и Майком Хоторном. Экклстоун стоял на пит-лейн чуть в стороне от пыльной трассы, держа в обеих руках по секундомеру, и следил за темпом своего друга. Гонка перевалила экватор, как вдруг в дальней части трассы что-то вспыхнуло и в небо поднялся столб дыма. Экклстоун помчался туда и обнаружил, что у Льюис-Эванса сгорел мотор, он потерял управление и вылетел с трассы. Пилота, у которого было обожжено 70% поверхности тела, отвезли в местную больницу. Сидя возле укутанного одеялом друга в бесконечном ожидании доктора, Экклстоун очень переживал. Чтобы избавить Стюарта от боли и неминуемой смерти от рук местных эскулапов, Тони Вандервелл зафрахтовал самолёт, и они вернулись в Англию. Через шесть дней после аварии друг умер прямо на руках у Экклстоуна. Авторы некрологов не стали упоминать о риске и призывать к осторожности — все как один превозносили «маленького гонщика с большим сердцем», пополнившего длинный список жертв «Формулы-1». Через несколько дней Экклстоуну исполнилось 28 лет. Он сильно переживал мучительную смерть друга и охладел к автогонкам. «Конноты» были проданы, Экклстоун ушёл из автоспорта. Всё своё время он посвящал торговле машинами и недвижимостью, становясь всё богаче и богаче.

Шоу-рум Джеймса Спенсера на Бекслихит-бродвей был превращён в автоцентр будущего. К оформлению Экклстоун относился очень придирчиво и в этот раз до бесконечности вникал во все мелочи. Только-только закончилась эпоха сурового аскетизма, так что стеклянный фасад и ослепительно белые стены шоу-рума являли собой невиданное зрелище. Экклстоун распорядился выставить подсвеченные автомобили ровной шеренгой на белых плитках, а пол вокруг них застелить толстыми коврами. Раздвижные двери в дальней стене вели в зал с подержанными машинами для настоящих ценителей: «роллс-ройсами», «мазерати» и «ягуарами». Гости попадали туда только по личному приглашению Экклстоуна.

— Терпеть не могу, когда там шастают посетители, — говорил он одному из продавцов. — Они как крысы. Вечно всё испачкают.

Стены в кабинете Экклстоуна были прозрачные, к нему вела причудливая винтовая лестница, а в нишах у её подножия стояли диваны. На рабочем столе красовались три телефона: жёлтый, красный и кремовый. Он постоянно поправлял провода и стопки документов, после чего подходил к столу своей секретарши Энн Джонс и, словно заботливая наседка, смахивал с него пылинки и аккуратно раскладывал бумаги. «Все мы под крылом у папочки», — думала Джонс. Но шаткий мир вскоре дал трещину.