Виганд Вюстер - В аду Сталинграда. Кровавый кошмар Вермахта

Ночью 9 августа 1942 г. батарея двигалась по широкой песчаной дороге вдоль крутого берега Дона. Мы должны были переправиться через реку где-нибудь дальше к северу. Мне было неизвестно, в каком порядке мы двигались, но некоторые часто батальона, должно быть, шли впереди. Я получил указания по движению и выполнял их без карт и без знания общей ситуации. О мерах безопасности не приказывали, так что они казались ненужными.

Группа хиви, принадлежавших 71-й пехотной дивизии. Иногда им давали немецкую форму, но чаще всего они просто донашивали свою старую красноармейскую форму.

К 03.00 утра мы вызвали на себя огонь спереди-справа, с той стороны Дона. Он велся почти исключительно из ручного оружия. Никого из нас он не встревожил. Эта сонная идиллия резко оборвалась, когда галопом подскакал конный делегат связи и сообщил, что русские перешли Дон и напали на 11-ю батарею на дороге перед нами. А где штабная батарея и 12-я? Без малейшего понятия. Что нам делать? Было слишком рискованно двигаться дальше. Нужно ли нам развернуться и убегать? Ни один из этих вариантов не имел смысла. Они могли привести к фатальным последствиям, потому что русские могли перейти через Дон и за нами.

Между Доном и дорогой наших войск больше не было. Нужно ли мне дожидаться приказов командира? Невозможно, ведь мы не знали, где он. Бальтазар вернулся из госпиталя. Я подумал: «Подождем». Так что я приказал всему транспорту укрыться в кустах и приготовил четыре замаскированные гаубицы к стрельбе в сторону Дона. Этим решением я отрезал возможность быстрого отступления, но если появятся русские, я смогу пустить орудия в ход.

Я послал наблюдателей вперед по дороге и всеми имеющимися людьми стал оборудовать позиции для ближнего оборонительного боя, куда выставил два зенитных пулемета, снятых с машин. Потом я послал лейтенанта Лохмана и двух радистов вперед, чтобы мы могли стрелять по противнику, когда рассветет.

Дорога оставалась пустой. Никто не шел с фронта, никто не ехал с тыла. На открытом месте мы чувствовали себя одинокими и забытыми. Мы слышали нарастающий огонь ручного оружия. Мы стояли там, уставшие и замерзшие.

После рассвета Лохман вызвал нас по радио. У него не было надежной информации о положении, но он засек русскую переправу на лодках и плотах. Мы выстрелили, так что с нашей стороны хоть что-то происходило.

Наш огонь стал для 11-й батареи знаком надежды. На позиции пришли несколько солдат верхом и артиллеристов пешком и доложили, что русские застали батарею врасплох во время ночного марша и разогнали ее. Пушки и другие машины были брошены и еще стояли на дороге. Они, должно быть, едва успели спастись сами. Командир батареи начал воевать с приближавшимися русскими, используя своих артиллеристов как пехоту. Где остальная часть батальона?

Огонь ручного оружия приближался, и наконец к нам побежал наш связной, крича: «Русские идут!»

Мы оказались в деликатной ситуации. Я дал указания командирам орудий вести огонь прямой наводкой, распределил подносчиков снарядов и составил «стрелковую часть» под командованием двух вахмистров, которая сможет как можно быстрее открыть огонь из винтовок. Только ездовые остались в укрытии с лошадьми. Они смогут бежать, если опасность будет слишком близко.

Когда на дороге показались первые фигуры, силуэтами на фоне утреннего неба, я заколебался, желая быть абсолютно уверенным, что это и вправду русские, а не наши отступающие солдаты. И отдал приказ, который много раз слышал командиром орудия в Польше: «Командирам орудий — дистанция тысяча метров — огонь!»

Оцепенение спало; ком в горле исчез. Четыре снаряда вышли из четырех стволов плотно, как один выстрел. Еще до того, как их успели перезарядить, мои стрелки и пулеметчики открыли огонь. Русские явно не рассчитывали наткнуться на нашу батарею.

Они опешили и стали отступать, ведя яростный ответный огонь. На их правом фланге явно шла стрельба из личного оружия. Это наверняка были остатки 11-й батареи. Мои стрелки перешли в атаку, выскочив на открытое место и ведя огонь стоя в полный рост. Лохман приказал им вернуться. Он заметил отступающих русских и подавил их — а также переправу, — стреляя с закрытых позиций.

Для нашей 10-й все снова закончилось хорошо. Я гордился моими артиллеристами, которые раньше ни разу не были в ближнем бою. Несмотря ни на что, солдаты спокойно выполняли свою работу, хотя стрелкам следовало держаться пониже, чтобы не становиться мишенями. Им бы дать заранее более подробное объяснение, что и как надо делать. Ни один из них не проходил общевойскового курса обучения, как и я. Хотя у каждого был шанс сбежать, все остались.

Чуть погодя приехал оберст-лейтенант Бальтазар. Я составил жалобу на него из-за несправедливого дисциплинарного взыскания. Теперь я впервые встретил его после того, как он получил ожоги, впрочем, уже вполне зажившие. Он был в бодром расположении духа. Машины 11-й батареи и штабной батареи удалось отбить. Они все еще стояли на дороге, получив лишь незначительные повреждения, о которых не стоило и говорить. Благодаря нашему артиллерийскому огню — который также грозил переправе противника — русские потеряли голову. Они даже бежали от наших артиллеристов, сделавших вид, что они пехота.

С юга для подстраховки подошла моторизованная стрелковая рота из 24-й танковой дивизии. Бальтазар поблагодарил их за предложение, но отверг их помощь, поскольку чувствовал, что контролирует ситуацию. Я не был так уверен, но держал рот на замке. Я бы с радостью позволил пехоте прочесать тут все вместо наших импровизаций.

Но русские быстро обрели уверенность, как только до них дошло, что они бежали от «пехотинцев-любителей». Они быстро перегруппировались и снова начали атаку, все, что мы успели, — снять часть машин с дороги.

Пока моя батарея снова готовилась к огню прямой наводкой, из кустов со стороны, где мы оставили наши передки, показалась дружественная пехота. Это оказался целый батальон из нашей дивизии в полноценной атаке на противника. Чувство неуверенности исчезло. Наша пехота двигалась вперед в манере опытных профессиональных солдат, развернула минометы и пулеметы и была практически невидима на открытой местности, в то время как чуть раньше наши люди стояли тут и там плотными группами.

Когда мои «стрелки» вернули себе мужество и попытались присоединиться к пехоте, их завернули обратно дружелюбным взмахом руки одного из ротных командиров. Любое содействие наших «шлахтенбуммлеров» (буквально «воин, живущий от битвы к битве») было больше обузой, чем помощью. Солдаты из артиллерии могут без проблем обращаться с винтовкой, но у них нет никакой тактической подготовки пехотинца. Как следствие, у нас часто были проблемы, когда начинался ближний бой.