Андре Моруа - Три Дюма

Генерал Дюма попросил аудиенцию у императора и получил отказ. Корвизар не смог облегчить его страданий, и Дюма покинул Париж со «смертью в душе и теле». Может быть, стесненные средства, а может быть, желание переехать поближе к врачам заставило семью вернуться в Вилле-Коттре. Дюма поселились в гостинице «Шпага» вместе с дедом Лабуре, который тоже покинул насиженное место.

О последних месяцах жизни своего отца маленький Александр сохранил очаровательные воспоминания. Ребенок хорошо запомнил октябрьский день 1805 года, проведенный в соседнем замке, обтянутый кашемиром будуар, красивую молодую женщину, раскинувшуюся на софе. Это была Полина Бонапарт, княгиня Боргезе, разведенная со своим мужем.

«Когда отец вошел, – рассказывает Дюма, – она не встала с софы. Она протянула ему руку, подняла голову – и только. Отец хотел было сесть рядом на стул, но она усадила его на софу и, положив ножки ему на колени, кончиком туфельки играла пуговицами его мундира. Эта ножка, эта ручка, эта прелестная женщина, белая и пухленькая, рядом с темнокожим геркулесом, могучим и красивым, несмотря на свои болезни, – картину очаровательнее трудно себе представить.

Внезапно до нас донесся звук рожка, раздававшийся где-то в парке.

– Охота приближается, – сказал отец. – Зверя погонят по этой аллее. Давайте посмотрим на него, княгиня?

– Не стоит, дорогой генерал, – ответила она. – Мне здесь хорошо, и я не тронусь с места; ходьба меня утомляет; но если уж вам так хочется, можете поднести меня к окну.

Отец взял ее на руки, как кормилица берет ребенка, и поднес к окну. Он держал ее там минут десять… Затем уложил на софу и снова занял свое место подле нее. Что происходило потом за моей спиной, я не знаю. Я был целиком поглощен оленем, промчавшимся по дорожке парка, охотниками и собаками. Все это тогда интересовало меня куда больше, чем княгиня…»

В 1806 году Жан-Мишель Девиолен, кузен Лабуре, который остался полновластным хозяином лесов и распоряжался имперскими владениями точно так же, как когда-то управлял ими при герцоге Орлеанском (умершем на эшафоте), пришел к генералу Дюма с сообщением, что Бертье выхлопотал для него постоянное разрешение на охоту. Так сильные мира сего отделываются мелкими подачками от тех угрызений совести, которые испытывают, совершив большую несправедливость.

И генералу захотелось еще раз сесть в седло и пуститься вскачь по лесам Вилле-Коттре, но болезнь победила победителя. Однажды, когда он возвратился с верховой прогулки, ему пришлось лечь в постель. Он впал в глубокое отчаяние и на какое-то мгновение потерял самообладание.

– Неужели генерал, – воскликнул он, – который в тридцать пять лет командовал тремя армиями, должен в сорок умирать в постели, как трус? О Боже, Боже, чем я прогневил тебя, что ты обрек меня таким молодым покинуть жену и детей?

Он призвал священника, исповедался, а потом, повернувшись к жене, испустил последний вздох у нее на руках в тот миг, когда часы пробили полночь.

Маленького Александра заранее увезли из дому к двоюродной сестре его матери. Вечером он заснул, но в полночь обоих, и женщину и ребенка, разбудил громкий стук в дверь. Малыш, нисколько не испугавшись, кинулся к двери.

– Куда ты, Александр? – закричала хозяйка.

– Разве ты не видишь?.. Я хочу открыть папе, он пришел проститься с нами.

Она снова уложила малыша в постель, и он заснул. На следующий день она сказала:

– Мой бедный мальчик, твой папа, который тебя так любил, умер.

– Умер?.. Что это значит?

– Это значит, что ты его больше не увидишь.

– А почему я его больше не увижу?

– Потому что Господь Бог взял его к себе.

– А где живет Господь Бог?

– На небе.

Маленький Александр смолчал, но в первый же удобный момент кинулся домой. Он вошел, никем не замеченный, направился прямо в комнату, где висело ружье отца, и, взяв его, стал карабкаться вверх по лестнице. На площадке он столкнулся с матерью, которая вся в слезах выходила из комнаты покойного.

– Ты куда? – спросила она его.

– На небо.

– А что ты хочешь там делать, мой бедный мальчик?

– Я убью Господа Бога, который убил папу.

Она взяла его на руки и чуть не задушила в объятиях.

– Не говори таких слов, мой маленький! – воскликнула она. – Мы и без того достаточно несчастны!

Они и в самом деле были очень несчастны. Генерал не оставил им наследства, семье нечего было ждать от императора, который упорно отказывал в аудиенции жене бунтаря. Товарищи Дюма по оружию – Брюн, Ожеро, Ланн – напомнили императору о подвигах генерала Дюма. «Я запрещаю вам раз и навсегда, – сухо сказал Наполеон I, – упоминать в моем присутствии имя этого человека». Добиться для маленького Александра стипендии в лицее или военной школе оказалось невозможным. Наполеон не отличался великодушием Октавиана-Августа.

Жан-Мишель Девиолен, инспектор лесов, родственник и покровитель семьи Дюма, написал генералу Пиллю, графу империи, который состоял с ним в родстве и в бытность свою генеральным комиссаром революционной армии слыхал о героизме Дюма, чтобы сообщить о кончине доблестного и несчастного генерала:

«Он отошел в лучший мир вчера, в одиннадцать часов вечера, в Вилле-Коттре, куда вернулся, чтобы находиться под наблюдением врачей. Его унесла в могилу болезнь, явившаяся следствием тяжких испытаний, перенесенных им в неаполитанской тюрьме по возвращении из Египта…

Оказавшись в запасе, тяжелобольной, он не переставал молить Бога о победе французского оружия. Воистину трогательно было слышать, как за несколько часов до смерти он говорил, что ему хотелось бы быть похороненным на поле Аустерлица».

Девиолен просил назначить пенсию вдове и сиротам, которых генерал оставил без всяких средств к существованию, так как долгая болезнь поглотила те скудные сбережения, которые у него были. Он получил от Пилля ответ отрицательный, хотя и скрашенный вполне официальным выражением соболезнования. Все хлопоты оказались напрасными, старикам Лабуре снова пришлось взять на себя заботу о дочери и внуках.

Маленький Александр был сообразительным, но непоседливым ребенком. Мать и сестра научили его читать и писать, но в арифметике он никогда не смог пойти дальше умножения. Зато он еще в раннем возрасте выработал почерк военного писаря – четкий, аккуратный, щедро украшенный завитушками. Графолог наверняка увидел бы в этом свидетельство тщеславия, впрочем, мальчик и впрямь любил похвастаться. Стоило ему прочесть Библию, Бюффона и трактат по мифологии, принадлежащий перу его земляка Демутье, как он решил, что знает все на свете, и с апломбом вмешивался в разговоры взрослых, делая им замечания серьезным, наставительным тоном, за что, к своему великому изумлению, «гораздо чаще получал пинки в зад, чем похвалы». Мать, беспокоясь о его будущем, попыталась было учить его музыке, но оказалось, что он начисто лишен слуха. Зато он научился танцевать, фехтовать, а немного позже и стрелять. И делал все это отлично.