Андрей Сахаров - Степан Разин

С болью сердечной передавали по станицам и слова, сказанные туркам в ответ на то, что бросила казаков Москва: «А нас на Руси не почитают и за пса смердящего. Отбегаем мы из того государства Московского из работы вечныя, из холопства невольного, от бояр и от дворян государевых. Кому об нас там потужить?»

Слушал маленький Стенька, как честили казаки московских бояр, воевод да лукавых дьяков, которым только нужно было, чтобы обороняли казаки государеву московскую украйну.

Турки обложили Азов со всех сторон, разбили из тяжелых пушек башни и стены, кинулись на приступ, но казаки не отступили. Отсидевшись во время пушечной пальбы в заранее вырытых землянках и шанцах, они схватились врукопашную, отстояли крепость.

Сколько хитростей применили в те дни казаки! Они провели встречные подкопы и взорвали под землей турецкие мины, постоянными вылазками сбивали турецкие остроги, возведенные вокруг города, отбивали бесчисленные приступы турецких войск. И хотя окружен был город со всех сторон, умели-таки казаки с Дона пробираться к осажденным: подплывали к городу под водой, держа на поверхности лишь камышовые трубки, через которые и дышали. Оружие и одежду сохраняли при этом в кожаных непромокаемых мешках.

Несколько месяцев держались казаки, поражая своим мужеством и турок, и всех, кто ведал об этом неравном противоборстве. Казаки слезно просили государя взять крепость под свою высокую руку, но не готова была Москва к борьбе за выход к берегам южных морей, хотя и задыхалась Россия без балтийских и черноморских портов, в своем сухопутье.

В эти дни напрягало все силы Российское государство, старалось закончить большое дело, начатое еще при великом князе Иване III, — вернуть под свою руку исконные русские земли со Смоленском и Киевом.

А взять Азов означало ненужную в те дни войну с Турцией. Прахом могли пойти плоды трудных, но победных походов в польской войне, изощренных и настойчивых усилий московских послов и посланников в Вене и Стокгольме, Стамбуле и Лондоне, в Венеции и Бранденбурге.

27 апреля 1642 года царь приказал казакам покинуть Азов. 28 мая царская грамота была зачитана на Войсковом круге. Казаки взорвали остатки азовских укреплений и вернулись в свои городки.

Израненный и истомленный, вошел в свой дом Тимофей Разя. Вернулся и Корнило Яковлев, дорогой кум.

Долго после этого сидели казаки по своим дворам. Азовская осада отняла много сил. Но многому и научила она казаков.

Каждый азовский сиделец стал на Дону героем. Подрастающим казакам было с кого брать пример. Сыновья Тимофея, как и другие казацкие дети, мыслили поддержать славу своих отцов и дедов, добытую под Азовом.

В 1650 году умер старый казак Тимофей Разя. В последний путь провожали его и старые казаки, друзья и молодые сверстники Ивана и Степана. Подросли сыновья. Иван уже не раз ходил в походы и удивлял казаков своей не по годам рассудительностью, неторопливостью, основательностью. А двадцатилетний Стенька был горяч и пылок без меры. Нрав у Степана Разина складывался крутой, резкий и смелый. Отличался Стенька неуемной гордостью и большим озорством.

В первом же походе к турецким берегам показал он себя казаком смелым до крайности, но диким и необузданным. Удивлялись донцы, глядя на него в бою, — ни врагов, ни себя не щадил Степан. А по приходе в родные места часто уходил Степан погулять по верховым городкам, встречался там со всякими людьми. Пропадал иногда надолго. «Ох, темный будет казак Стенька, непонятный», — говорили про него домовитые. И вправду, отстал Степан от отцовских занятий, торговлишкой не промышлял, деньги не копил, не прятал, все хозяйство переложил на старшего брата, много ходил по донской земле, был и в Черкасске, бродил и по станицам. Но особенно любил верховые городки. Вольно ему там было и просторно. Не было рядом ни круга, ни грозного окрика войскового атамана. Многие уже знали Степана, смотрели на его жизнь кто с опаской, кто с одобрением.

Но, видно, тесно уже становилось Степану Разину на Дону, тянуло мир посмотреть. Велика и пространна была Россия, и неведома для него. Осенью 1652 года Степан явился к войсковому атаману и подал ему челобитную. Просил Степан отпустить его из пределов Войска Донского на богомолье в далекий Соловецкий монастырь, что стоял на острове Белого моря. Писал Стенька, что обещались они еще с отцом, Тимофеем Разей, сходить к святым угодникам Савватию и Зосиме помолиться, принести свои грехи на суд святых отцов. Но по божьему изволенью не стало отца, и теперь он, Степан, должен исполнить отцову волю, помолиться за упокой души Тимофея Рази, поставить свечку перед святыми мощами.

Знал атаман, что Степан в вере нетверд, кое-кто даже стыдил его за богохульство, но отказать Разину не было причины, потому что просьба его была вполне обыденная: каждый год уходили казаки на богомолье, выполняли взятые обеты, брели вместе с другими богомольцами по русским весям и градам, отбивали поклоны в прославленных своими чудесами монастырях — у святого Сергия, на Белоозере, у Савватия и Зосимы на Соловках, у Антония Сийского; постились в далеких лесных пустыньках, навещали святых старцев в лесных чащобах, ставили свечки в одиноких придорожных часовнях. Но подозревал атаман, что не молиться шел Степан Разин — больно уж дерзок, суетлив и любопытен он был для этого.

Через всю Россию, от верховьев Дона до Москвы и дальше по русским городам и селам, прошел Степан Разин где пешком, где на подводах и санях. Ночевал в деревнях по избам, на съезжих дворах. По городам находились и свои люди, принимали богомольца.

Долгие месяцы провел Разин в странствии. Потом вернулся на Дон. Многое мог теперь порассказать он и станичникам, и казацкой старшине о жизни московской, о людских мыслях и делах. Говорил Стенька убежденно и горячо.

Он увидел московский мир и богатым и нищим, могучим и слабым, но прежде всего жестоким и неправедным. Быстро устраивалось и богатело Русское государство, уходили в прошлое разорения минувших лет. Отстраивались деревни, росли города, торговые пути крепче прежнего стягивали между собой уезды и волости. Быстро поднималась к силе и славе молодая помещичья поросль, сильно окрепшая при первых Романовых. Помещики требовали земель, крестьян, льгот, все чаще поднимали они руку на монастырские и боярские вотчины; поместное землевладение широко разливалось к югу и юго-востоку от Москвы. Помещичьи порядки утвердились в уездах Тамбовском, Шацком, Пензенском, Козловском, Симбирском и иных. Плодородная землица прочно переходила в руки помещиков, а вместе с землей и черные крестьяне.[13] Кое-где ненасытные помещичьи руки протянулась и к землям окрестных поволжских народов — мордвы, черемисов, чувашей, татар.