Татьяна Шмыга - Счастье мне улыбалось

Интересно, что когда началась война, то мы в отличие от других москвичей, уезжавших в эвакуацию, не только не покинули Москвы, а, наоборот, вернулись в нее. И вернулись не когда-нибудь, а в самый страшный для столицы день — 16 октября, когда в городе началась паника из-за слухов, что гитлеровцы вот-вот войдут, когда люди, объятые страхом, брали поезда на вокзалах чуть ли не штурмом.

Весной 1941 года папу (он тогда продолжал работать в ВЦСПС) командировали под Москву, в район Егорьевска. Тогда был какой-то сбой с доставкой в столицу леса из этого района — точно уже не помню, в чем дело. Знаю только, что папу «бросили на прорыв», исправлять положение. Он должен был находиться там несколько месяцев. Мы тоже поехали с ним и жили с мамой и совсем еще маленьким братом Володей (он родился в 1938 году) в деревне Запутной. Поселились в новом, только что построенном доме.

Но неожиданно в середине июня трехлетний Володя заболел, как потом выяснилось, воспалением легких. Родители срочно поехали в Москву, чтобы показать ребенка врачам. Я осталась одна, точнее, с нашей хозяйкой Зиной.

Вернулись они 22 июня, в день рождения мамы. У меня до сих пор стоит перед глазами, как она спускается со ступенек вагона пригородного «паровичка», растерянная, обнимает меня, прижимает к себе и говорит: «Доченька… Война…»

В те первые военные месяцы я успела поработать в местном колхозе. Хозяйство это было хорошее, крепкое. Вместе со всеми я ходила на уборку, жала хлеб, но умудрилась поранить себе руку серпом, У меня до сих пор на пальце остался небольшой шрам — память о том времени. Потом меня поставили работать на молотилке. От колосьев, соломы, зерен летела пыль, и именно тогда я «заработала» себе аллергию. Помню, как председатель колхоза, человек дельный, основательный, настоящий хозяин, говорил моей маме: «Какая у вас хорошая работница дочь растет… Вот бы мне таких работящих баб побольше…» А этой «работящей бабе» шел всего тринадцатый год…

Так как мы находились в ста двадцати километрах от Москвы, то по законам военного времени просто так въехать в город уже не могли — была введена система пропусков. И только к середине октября папа смог выхлопотать нам разрешение вернуться. Он грустно шутил: «Вот приедем сейчас, когда все убегут из города, и я сяду губернатором на Москве…» Губернатором он не стал — его призвали в армию. Потом уже его отозвали с фронта и он стал работать в аппарате Н. М. Шверника, первого секретаря ВЦСПС. Во время войны папа, как многие тогда, на волне искреннего патриотического порыва вступил в партию, хотя когда-то и был исключен из комсомола за свои «буржуазные» привычки одеваться элегантно, со вкусом…

Приехали мы домой. Каждый день бомбежки, постоянно звучали сигналы воздушной тревоги. Титовский дом был солидной старинной постройки, перекрытия там были фундаментальные, и подвалы под домом использовали как бомбоубежище. Но мы с мамой так ни разу и не спустились туда — все налеты просидели в нашей комнате.

Страхи, ужас тех дней я помню хорошо. Как-то однажды прибежал кто-то из соседей: «Ой! На Таганке школу разбомбили!» А в этой школе как раз поселили людей из окрестных домов, которые уже были разрушены. Оказалась там и семья маминого брата — его жена и дети. И вот мама, не помня себя от волнения, ринулась туда. Прибежала… Увидела, что бомба попала не в школу, а в соседнее с ней здание.

Рассказывать подробно о том, как нам жилось во время войны, вряд ли стоит. Как и многие тогда, мы просто старались выжить. Поставили в середине комнаты печку, провели от нее трубу через форточку. Готовили на этой печурке нехитрую еду, иногда жарили лепешки из картофельных очисток. Маме удалось устроиться работать в столовую, и она имела возможность приносить детям хоть немного похлебки. Назвать супом тогдашнее варево было бы не совсем верно. Но и это было подспорьем. За войну мама похудела на двадцать пять килограммов.

А вот меня ничего не брало: несмотря на несытую жизнь, я оставалась полненькой. За те месяцы, что мы прожили под Егорьевском, я не только выросла, но и вдруг как-то сразу поправилась на деревенских харчах. Когда в октябре мы вернулись в Москву, меня никто не узнавал. Крестная моего брата, и та спросила: «А это что за барышня?» Мне не давали моих лет, поскольку я выглядела на все шестнадцать. Я даже не хотела ходить в магазин отоваривать хлебные карточки — стеснялась своей полноты, говорила маме: «Не пойду туда. Мне стыдно. Там все худые, а у меня такие круглые щеки…» Почему в те полуголодные годы я была толстушкой — не знаю. Может, так развивался мой организм, может, у меня был нарушен обмен веществ?..

Когда мама стала работать, все домашние заботы легли в основном на меня. И самой главной из них был маленький братик Володя. Рос он очаровательным ребенком с пухленькими губками — настоящий ангелочек. Его все любили, а его крестная мать, подруга нашей соседки тети Дуни, просто души в нем не чаяла. У меня до сих пор стоит в глазах, как он протягивает мне свою любимую игрушку, яркого попугая, когда я вернулась домой, пролежав два месяца в больнице после перитонита. Так малыш встречал меня и показывал свою любовь. Володя на всю жизнь останется добрым, благожелательным человеком…

В те трудные времена нашей семье имел возможность немного помогать друг моих родителей Василий Иванович Коровин. Он работал в кафетерии где-то в районе Семеновской площади и изредка мог передавать нам буханку серого хлеба или бидончик молока из суфле. Я ездила к нему на трамвае, с какими-то пересадками, взяв с собой Володю и… противогаз, в сумку которого прятала эти продукты. Однажды на Лубянке я бросилась бежать за трамваем, как сейчас помню, 27-го маршрута. Догнала его и, запыхавшись, вскочила на площадку. И тут Володя, сидя у меня на руках, доложил всему вагону: «У-ф-ф! Как мы устали!..» Все пассажиры буквально покатились со смеху…

Была у нас с ним еще одна, но уже не столь веселая история. Мы куда-то ехали и сошли на остановке «Земляной вал», на пересечении улицы Карла Маркса (теперь это снова Старая Басманная) и Садового кольца. Там на углу до сих пор стоит большой, высокий дом с квадратной башней-надстройкой. Держа братика за руку, я шла по тротуару мимо этого дома. Не знаю почему, но мне понадобилось поменять руку, за которую держался ребенок, и он оказался с другой стороны от меня. И вдруг сверху на то место, где за секунду до этого шел Володя, упал большой кусок кованого железа, видимо, часть ограждения крыши, пострадавшей во время бомбежек… Не поменяй я тогда руку, этот кусок упал бы на ребенка или на меня, сделай я полшага в сторону… Бог нас спас… Конечно, тут же около нас собралась кучка прохожих, все стали обсуждать случившееся…