Владислав Крапивин - Мраморный Кролик

Я и сам хотел поступить сюда же, в тогдашний пединститут, но на факультет иностранных языков, куда я стремился, в том году не принимали документы… Ладно. Зато теперь читаю в университете лекции, стараясь привить юным талантам азы литературного творчества. Не всегда, правда, с успехом, но кораблик здесь ни при чем…

И думаете — всё? Как бы не так. К эскадре из четырех корабликов я добавлю сейчас и пятый. И он послужит связью между темами кораблей и зайцев.

Начиная лекции о писательском труде, я сообщил аудитории, что труд этот не всегда приносит известность и славу. И тем не менее люди пишут. Мучаются, придумывая сюжеты, стараются уложить слова в четкие выразительные фразы, страдают вместе со своими героями. Зачем? Почему? Наверное, привлекает сама радость творчества — пусть результат будет более, чем скромным. Привлекает причастность к великому явлению цивилизации, которое именуется «Литература».

Я говорил новичкам (которые поначалу внимали с интересом и почтительностью), что литературу можно сравнить с громадной пирамидой. Не все ее камни оказываются на виду и уж — тем более! — на вершине. Но, существовать, быть тем, что она есть, пирамида не может без всех образующих ее камней. Вершина не в состоянии висеть в воздухе. И гении словесности не могут возникнуть сами по себе, им нужен могучий фундамент, который создается творчеством очень многих тружеников пера. Пушкин не стал бы Пушкиным, если бы не читал многих скромных авторов, которые сейчас почти забыты или забыты совсем.

Не оставшись в памяти поколений и порадовав лишь немногих читателей своей поры, эти поэты и прозаики разных веков тем не менее сослужили немалую службу мировой литературе. И, следовательно, человечеству в целом…

Мои слушатели про себя знали, что их будущие творения все-таки останутся в веках, но сидели со скромными понимающими лицами.

А я вещал дальше:

— И уж совсем неплохо, если потомки на долгие времена запомнят хотя бы несколько строчек из трудов какого-нибудь сочинителя. Пусть даже имя его и сотрется у многих в памяти… Вы все наверняка знаете эти стихи…

Аудитория оживлялась. Стихотворение про несчастного зайчика (в отличие от многих других бессмертных творений мировой литературы) юные таланты помнили все без исключения.

— Это радует… — замечал я и спрашивал снова: — А известно ли вам, коллеги, кто автор этих нетленных строк?

Коллеги опускали взоры. И я рассказывал про Федора Богдановича Миллера, который жил и писал в девятнадцатом веке. Был автором романов, поэм, стихов, славился, как переводчик. Говорят, у читающей публики порой проскальзывали такие фразы: «Ну, что там Пушкин! Миллер — вот это да!» Впрочем, сам Федор Богданович не виноват, конечно, в таком идиотизме. Это был небесталанный трудолюбивый литератор. Одно время даже выпускал журнал «Просвещение». Сочинял он не только для взрослых любителей словесности, но и для детей и вот в своем журнале однажды и напечатал про зайчика. Все творения Ф. Б. Миллера нынче забыты, а эти стихи оказались бессмертными…

Почему? Возможно, из-за своей чисто ребячьей ритмики — ну, прямо считалка! А кроме того, западает в память оттого, что жаль зайчика. Особенно жаль его девчонкам и мальчишкам — вот уже полтора века подряд. Недаром к этим стихам придумано столько продолжений. Самое известное:

Сначала я даже думал: может быть, автор сам решил смягчить трагизм ситуации и написал эти строчки, «идя навстречу пожеланиям читателей». Но, увы, нигде не нашел этому подтверждения.

Зато, копаясь в статьях о Ф. Б. Мюллере, я наткнулся на интересную деталь — рисунок дворянского герба.

Едва ли Миллер, который родился в бедной немецкой семье, был дворянином от рожденья. Скорее всего, он получил дворянское достоинство и герб за выслугу. За свои труды. Подтверждение тому — девиз, начертанный на голубой ленте под щитом: «Трудолюбiемъ». Мол, благодаря этому качеству я добился в жизни всего, что имею.

А самое главное — посреди герба красуется трехмачтовый фрегат. (Интересно, почему? Миллер не был моряком, во флоте не служил, не путешествовал).

Вообще-то герб довольно пышный — с узорчатым картушем вокруг щита, с киркой и лопатой (символ «трудолюбiя»?), с рыцарским шлемом наверху, который увенчан еще одним парусом. Но главное — корабль в центре. Это, как говорится, грело мне душу.

Впрочем, скоро меня настигло разочарование. Некоторые материалы содержали сведения, что герб принадлежит другому литератору — профессору, историку, поэту Миллеру О. Ф. И не родственнику, не сыну, хотя и Оресту Федоровичу, а просто однофамильцу. Орест Федорович, как пишут современники, был замечательный человек, интересный ученый, специалист по русскому фольклору, проявлял исключительную заботу о студентах (готов был для них снять с себя последний сюртук).

Но к зайцам он отношения не имел. И не давал мне повода включить свой дворянский символ в мою коллекцию геральдических кораблей.

Правда, в других статьях — о Федоре Богдановиче Миллере, авторе «Зайчика», я продолжал находить иллюстрации герба с корабликом, но догадывался, что это ошибка.

— Жаль, — сказал я своим зайцам.

Сидевший на принтере мраморный Кролик смотрел с молчаливым сочувствием. А обитающий на диване заяц Митька — личность, склонная к философии и скепсису — хмыкнул:

— Ну, и чего ты страдаешь? Обойдется твой Федор Богданыч без герба. Зануда…

— Я или он?

— Оба.

— Его-то за что так?

— А зачем он угробил зайчика? Садист! После этого еще герб ему подавай. С парусами…

— Балда ты! Он же написал это в знак протеста! Чтобы вызвать в человеческих душах сострадание!

— Ну… если в знак протеста, давай тогда чего-нибудь глотнем… в память о зайчике.

— Глотай, если хочешь. Вон «Тюменская минеральная» в стакане, — мстительно сказал я.

Митька процитировал байроновского «Дон Жуана»:

Ладно, мы глотнули «не воды» (Кролик не стал). Погрустили о несчастном зайчике. И о других зайцах, немало страдавших от злых охотников и других отрицательных персонажей.

Зайцы с младенчества были у меня любимыми героями книжек. Когда истории про них заканчивались хорошо, я прямо расцветал от счастья. Когда храбрый петух изгонял из лубяной заячьей избушки вероломную Лису (похожую на нашу соседку Таисью Тимофеевну), когда удачно выпутывался из истории с Волком Храбрый Заяц Мамина-Сибиряка, когда счастливо кончался рассказ Паустовского «Зячьи лапы»… Но больше всего я любил Некрасова — «Дед Мазай и зайцы». Возможно, потому, что спасенных зайцев там была целая толпа. И еще потому, что речь идет о плавании. Пусть не на корабле, а на лодке, но все равно о плавании. Страсть к путешествиям по воде жила во мне с младенческих лет.