Николай Андреев - Трагические судьбы

Президент академии наук Александров: «Мы послали Сахарова в Горький, чтобы защитить его от нападений со стороны разгневанных граждан».

О высылке Сахарова в его родном Физическом институте узнали в тот же день. Многим показалось необычным, что Андрей Дмитриевич не пришел на общемосковский теоретический семинар, который собирался по вторникам, а 22 января выпало на вторник. Сахаров семинары не пропускал. Правда, руководству института загодя дали знать, что будет предпринята акция против старшего научного сотрудника ФИАН, за две недели до высылки секретаря партбюро вызвали в ЦК КПСС и поинтересовались, как ученый мир отнесется к тому, что Сахарова уберут из Москвы. «Нормально», — был ответ.

Вспомнилось: в 1966 году, прежде чем организовать процесс против Синявского и Даниэля, цековские товарищи поинтересовались у председателя Союза писателей, как к этому отнесется писательская общественность. Ответ Федина потрясает: «Писатели аплодисментами будут приветствовать суд».

Секретарь парткома ФИАНа А. Плотников спросил В. Файнберга, сотрудника теоретического отдела, какова будет реакция на высылку Сахарова. И получил ответ: «Митингов протеста никто устраивать не будет, но отношение сотрудников резко отрицательное».

Так и случилось.

«Внутри нашего отдела первоначально царила атмосфера всеобщего шока, — рассказывает Файнберг. — Никто не верил, что можно добиться освобождения Сахарова из ссылки. С трудом удалось избежать отчисления Андрея Дмитриевича из института».

Да, сразу же после событий 22 января отдел кадров Академии наук предпринимает попытку уволить Сахарова из ФИАНа. Но с какой формулировкой? Подсказали кураторы из ЦК: это же элементарно — Сахаров ходит на работу? Нет. Уволить за прогулы. Тут физики-теоретики просто ошалели: с чего вдруг академик должен отсиживать за столом от звонка до звонка, как совслужащий? Мозг настоящего ученого не знает перерывов в работе. Одна из важнейших идей по созданию атомной бомбы пришла Сахарову в бане (это был 1948 год, он с семьей жил в коммуналке, где не было даже ванны).

Но продолжим слушать воспоминания Файнберга: «После длительных обсуждений было решено попросить заведующего отделом академика Гинзбурга поехать в ЦК КПСС и убедить руководство отдела науки ЦК в необходимости возобновления научных контактов с Сахаровым. Главный довод, по существу, состоял в том, что столь мощный мозг, как у Сахарова, при любом стечении обстоятельств нельзя отторгать от науки».

Сотрудники старшего поколения теоретического отдела ФИАН выработали программу действий из трех пунктов:

1) Сахаров остается официально сотрудником теоретического отдела,

2) ему, как крупнейшему ученому, оказывается все возможное содействие в продолжении научной работы,

3) как элемент содействия — к нему регулярно будут ездить сотрудники отдела для обсуждения научных вопросов.

Сахаров в Горьком. Подошел срок общего собрания Академии наук, присутствие на нем всех действительных членов и членов-корреспондентов обязательно — это их уставная обязанность. Сахарову сообщают, что его участие в общем собрании не предусматривается. Но он размечтался: если 12 академиков настоят на том, что ссыльному члену академии наук надо выслать приглашение, то власти не посмеют сказать «нет». Этот вариант Андрей Дмитриевич обсуждал при встрече с Левиным, который в воспоминаниях пишет: «В глубине души Андрей любил свою Академию, и ему очень хотелось, чтобы к ней вернулось былое чувство собственного достоинство. Пусть она заступается за своих сочленов, а не спешит угодить начальству». Но вот Сахаров с Левиным принимались перебирать, кто же не поспешит угодить начальству — Капица, Леонтович, ну, может быть, Боровик-Романов и Забабахин, и на этом список завершался. Даже пятерки не набиралось.

Имя Сахарова тем не менее прозвучало на общем собрании Академии. Слова взял математик Понтрягин. Он пожаловался, что на Западе его несправедливо обвиняют в антисемитизме и что эту кампанию против него организовал Сахаров. За это Понтрягин объявил горьковского ссыльного врагом Советского Союза и потребовал, чтобы против были приняты меры. Раздались аплодисменты и шум в зале. Интересно, какие еще меры имел в виду Понтрягин? Сослать еще дальше, во глубину сибирских руд?

Президент Академии наук Александров в одной из бесед с зарубежными учеными высказал солидарность с решением властей: «Он был окружен кликой, в частности иностранцами, которые склоняли его к противозаконной деятельности, и мы должны были что-то с этим делать. У нас было два пути: либо привлечь Сахарова к суду за преступные действия, либо изолировать его от этой клики. Мы выбрали второе…» Интересно: кто это — мы? И далее совсем несуразное: «Мы послали Сахарова в Горький, чтобы защитить его от возможных нападений со стороны разгневанных граждан». Вон оно что! Но почему же эти разгневанные граждане не растерзали Сахарова, когда он вернулся в Москву?

И все-таки почему ученые не выступили в защиту Сахарова? Вот и Файнберг считает: «Конечно, в мало-мальски демократической стране нужно было бы прежде всего выразить коллективный протест». Но, во-первых, в мало-мальски демократической стране такого наглого обращения с великим ученым-гуманистом — да впрочем и с любым человеком — просто не могло случиться. А во-вторых, к демократии как раз и продвигаются, когда протестуют против беззакония. Ведь правозащитная деятельность Сахарова началась с того, что он начал подписывать письма протеста. Поэт Владимир Корнилов нашел точный образ Сахарова:

Протест ученые выразили, однако в закодированной форме. Перед майскими праздниками в ФИАНе вывесили плакат, на котором изображен жизнерадостный передовик производства и лозунг «Слава Героям Социалистического Труда». Кто-то отважный после слова слава дописал: трижды, явный намек на Сахарова. Плакат висел полдня, потом прибежали партийные активисты, прочитали — ахнули и сорвали крамолу. Что ж, очень и очень смелый поступок, система дрогнула, но устояла.

Но, с другой стороны, и войти в положение ученых можно. Кто из них не понимал, что текучая жизнь изобилует мерзостью? Не только Сахарову было ясно, что старая сила, доселе командующая обществом, истощается и заканчивает свой исторический цикл. Но большинство считало: открыто идти против тупого напора силы бесполезно и неразумно. Выступить за демократию — сердце замирает, пусть кто-нибудь другой этим занимается. Царило всеобщее безверие. Иногда это безверие — рабское, трусливое — прорывалось агрессией по отношению к человеку, выступавшему открыто.