Патрик де Фюнес - Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!

Нас каждый год селили на втором этаже в одних и тех же комнатах с видом на Луару. Вместе со мной отец предвкушал радость от возможности снова увидеть те места, которые я покинул год назад. Они сохранили те же запахи и то же очарование: чердак с чучелами животных, которых я боялся, бильярдную, кухню с деревянным ледником и плитой, ферму и хлев, конюшню, где стояли две коляски — их запрягали для поездки на деревенский праздник… Мы совершали этот короткий обход, чтобы убедиться в том, что все на месте. Изменился только огород, где мы обнаружили новые грядки горошка и салата-латука. Отец указывал на помидорные и дынные всходы, на малинники, по пути мы срывали несколько инжирин, изгибами которых он любовался на просвет, как винодел, разглядывающий цвет своего вина.

— Как твои отметки в школе, малыш? Ты мне покажешь свой дневник вечером?

А когда я говорил, что мои отметки не блестящи, он отвечал:

— Вот и прекрасно! Завтра в наказание я пойду на рыбалку один.

Подыгрывая ему, я возражал, говорил, что все равно пойду с ним, ибо так хочет мама.

— Завтра утром, — не унимался он, — я прекрасно обойдусь без тебя! Я наловлю огромных рыбин! А ты посидишь в своей комнате, почитаешь красивые книжки…

Я покатывался со смеху, слушая знакомые мне слова. А он уже разыгрывал, как поймает на свою удочку шестифунтовую щуку. Затыкая ухо, отец демонстрировал тишину, царящую в лодке, делал удивленные глаза при виде рыбы, попавшейся на крючок с наживкой, изображал борьбу с ней, завершившуюся его победой.

Весь вечер я думал о долгожданной минуте, когда встану вместе с отцом в пять утра, представлял, как мы минуем парк с его столетними дубами и доберемся до черно-серых вод Луары, дразня своими удочками окуней и плотву.

Скрип паркета будил меня в нужное время. Открыв дверь своей комнаты, я обнаруживал человека в рыбацких штанах, в высоких сапогах и прорезиненной куртке. Он жестом призывал меня следовать за ним и входил на цыпочках походкой канатоходца, которая так присуща героям его фильмов. Пока мы шли по извилистой дороге к реке, он предостерегал меня от гадюк, которые прятались под тяжелыми плоскими камнями или могли забраться в лодку. Со всеми предосторожностями мы пересекали железнодорожные пути, проложенные вдоль Луары. Его тревога за мою безопасность с годами только усиливалась.

У Мари, на маленькой ферме, славящейся своим творогом, нас ожидал вкусный завтрак: жареные пирожки и большая кружка кофе. Розовощекая, ростом в метр сорок, Мари Клеман делилась последними деревенскими сплетнями. Обожавший такие истории отец мог слушать ее часами. Его интересовало также, где сейчас самый лучший клёв. Но главное поджидало нас на обратном пути: проживавший на ферме Сержан угощал нас аперитивом. Он эмигрировал из Португалии перед войной и работал на фабрике в нескольких километрах отсюда. Во время бомбежек он так привык прятаться на ферме, что стал ее пожизненным жильцом.

Заранее радуясь предстоящей встрече с ним, мы шли к приготовленной лодке, чтобы на ней пересечь Луару. Это была плоскодонка бутылочного цвета, приблизительно шести метров в длину и водоизмещением в триста кило. Мы торопились переплыть реку, чтобы избежать уже многочисленных тогда поклонников или просто скучающих прохожих.

— Какой сегодня клёв? — спрашивали они.

Операция по загрузке лодки была не простая, ибо течение так и норовило утащить ее от берега. При этом отец, как и в машине, быстро начинал нервничать… Поскольку у меня не хватало сил долго держать ее за цепь, он помогал мне, прежде чем прыгнуть в лодку. Однако нам приходилось снова возвращаться на берег, чтобы погрузить остальное снаряжение.

— Ну вот, опять она норовит уплыть, теперь все пропало! Знаешь что? Вернемся домой, мне не по силам с этим справиться!

Но мы все же кое-как усмиряли лодку и, работая веслами, оказывались на стремнине. Чтобы достичь другого берега, приходилось, выбрав нужное направление, бороться с капризным течением. Настолько капризным, что мы в конце концов редко оказывались в желаемом месте. Самое же трудное заключалось в том, чтобы не столкнуться с проплывавшими по реке баржами.

— Вот эта сейчас на нас налетит, дурень-рулевой нас даже не замечает!

Несмотря на все усилия, лодку сносило в сторону, но в конце концов мы оказывались в тихом, хотя и не предусмотренном заранее месте, где могли закинуть наши удочки. Обеспеченные личинками, червями, прикормом, спиннингами, сачками, свинцовыми грузилами, перьями и пробками, мы могли рассчитывать на потрясающий улов. Увы, стратегия отца оставляла желать лучшего. Его перемещения взад и вперед по берегу производили столько шума, что могли распугать всю рыбу. Потом мы долго ждали, когда начнется клёв. Отец радовался, что может побыть в тишине на лоне природы. Когда удочка ломалась, он с усердием часовщика тщательно чинил ее, а потом сплевывал на пальцы, чтобы усмирить леску, которая норовила улететь по ветру. Время текло медленно, почти нежно. Иногда нам удавалось наловить рыбы на обед для всей семьи. Если же на всех не хватало, мы отдавали свой улов Мари Клеман, которая кормила нескольких жильцов, проживавших у нее со времен войны.

Я обожал поезда и ждал, когда промчится экспресс Париж — Нант, приближение которого мы слышали издалека. Его тянул паровоз марки «Пасифик-231». Стремительно выползая из туннеля, он окутывал харчевню густым облаком дыма, запах которого доносился до нашей лодки.

— Смотри, как мчится! Это что за машина?

Спрашивая, отец давал мне повод просветить его в чем-то.

— Это «Пасифик-231», папа.

— Ты уверен?

— Конечно. У него два колеса впереди, три в центре и одно около тандема.

— Похоже, ты прав! Ты, оказывается, дока, старина!

Разыгрывая незнайку, он часто таким образом давал нам с Патриком возможность блеснуть своими познаниями. Вероятно, это позволило нам, не тяготясь бременем его успехов, выбрать ту профессию, которая подходила больше всего. Он одобрял любую. Шофер автобуса, летчик, врач или скотовод? Все профессии были для него интересными. Чтобы доставить мне удовольствие, он, зная заранее, что проиграет, предлагал пари:

— Спорим, что пролетевший над нами самолет — «каравелла»?

— Нет, это был «Боинг-707».

— Нет, четырехмоторная «каравелла».

— На «каравелле» только два мотора!

— Держу пари на десять франков, что это была «каравелла»!

Мне достаточно было открыть одну из моих книг по авиации, чтобы он признал себя побежденным:

— Ты прав. А я был так уверен. Ладно, получишь шесть франков

— Десять!

— Я не говорил о десяти, я сказал шесть! Ты путаешь шесть с десятью, они звучат похоже.