Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья

Два первых самостоятельных полета я выполнил с оценкой "отлично".

Начался наиболее увлекательный период летного обучения, когда время идет особенно быстро. Несмотря на большую нагрузку, приподнятое настроение не оставляло нас ни в классах, ни на аэродроме. Мы ощущали небывалый подъем от сознания, что уже сами можем водить крылатую машину, что она послушна нашей воле. В летные дни курсанты нетерпеливо дожидались своей очереди на вылет, старались выполнить задание так, чтобы инструктор в порядке поощрения добавил еще полет-другой.

А настроение нашего инструктора можно было угадать сразу, как только зарулишь на стоянку. Если полет был выполнен успешно, Бородкин, подходя к самолету, краги держал под мышкой. Если же эти перчатки с треском шлепались на крыло, то курсанта неминуемо ожидала "проческа" за упущения в полете. Поэтому, изучив своего инструктора, мы, не вылезая из кабин, внимательно следили за положением его перчаток и готовились соответственно реагировать.

Следующим запоминающимся событием в нашей жизни было вручение летного нарукавного знака. В торжественной обстановки объявлялся приказ начальника училища, и курсантам, закончившим отработку сложною пилотажа и программу первоначального боевого применения (фотострельбу но наземным целям), разрешалось носить на рукавах шинели и гимнастерки красивую крылатую эмблему, которую с непревзойденным изяществом вышивали оренбургские золотошвеи. Понятно, что к торжественному моменту каждый курсант уже имел чуть ни не десяток таких знаков, сделанных но его особому заказу.

В начале 1938 года с большой грустью расстались мы со своим любимцем У-2 и приступили к освоению самолета Р-5. Эта машина, имеющая максимальную скорость около 250 км/час, в то время еще состояла на вооружении, но с производства уже была снята. В технике пилотирования Р-5 оказался довольно простым, и я одним из первых вылетел самостоятельно, без каких-либо затруднений выполнял очередные, все более сложные упражнения. Завершение программы летного обучения на Р-5, что было равнозначно окончанию училища, совпало с принятием меня кандидатом в члены ВКП(б). Доверии старших товарищей-коммунистов вдохновило и окрылило, заставило с еще большей ответственностью готовиться к приближающемуся выпуску.

Вдруг получаем указание: немедленно приступить к изучению самолета СБ. Наш выпуск, по существу, откладывался еще на год.

Самолет СБ был первым отечественным цельнометаллическим скоростным бомбардировщиком с гладким крылом и убирающимися в полете шасси. Его максимальная скорость достигала 440 км/час. После привычных деревянных самолетов СБ - свободнонесущий моноплан с плавными закруглениями и гладкими зализами - был действительно красавцем. Мощные моторы с автономным запуском, металлические воздушные винты, надежные тормоза и множество других усовершенствований - все это подчеркивало прогресс отечественной авиационной промышленности, новый взлет конструкторской мысли.

Впрочем, радоваться нам было рановато - обучение явно затягивалось. Не случайно злые языки нарекли нашу эскадрилью "академией Погрешаева", по имени ее командира. А к полетам должен был приступить выпускной отряд, представителям которого уже пошили темно-синюю выпускную форму.

Однако усложнившаяся международная обстановка несколько ускорила ход событий. Видимо, существенно повлияли на нашу учебу события в районе реки Халхин-Гол. Во всяком случае, из нашего отряда в срочном порядке было отобрано тридцать лучших курсантов, которые и приступили к занятиям вместе с выпускниками. Из одиннадцати человек первой летной группы таких счастливцев оказалось пять: Карлашов, Графов, Щербаков, Чуб и я.

Самолет СБ оказался привлекательным не только внешне. Это была весьма надежная, достаточно маневренная и технически оснащенная машина. Пожалуй, единственный ее недостаток - тенденция к развороту на взлете, обусловленная реакцией винтомоторной группы и особенно усложняющая взлет при энергичном поднятии хвоста и резкой даче газа. Поэтому время от времени можно было наблюдать совершенно немыслимые виражи на земле, вплоть до таких, когда отрыв самолета происходил в направлении, противоположном исходному.

Первые самостоятельные полеты курсантов на СБ проходили в торжественной обстановке. И это понятно: ведь нам доверяли самый совершенный по тому времени бомбардировщик, отлично зарекомендовавший себя в огненном небе революционной Испании, в битве у реки Халхин-Гол. С этим самолетом на сравнительно длительный срок курсант, а затем летчик связывал свою судьбу.

Уверенно вылетев самостоятельно и получив благодарность от командира отряда старшего лейтенанта Штовбы, я начал быстро подниматься по крутым ступенькам программы обучения. Но когда осталось лишь три - пять летных дней, чтобы закончить полеты в зону и по маршруту, произошло неожиданное. Как-то вечером я был вызван в штаб эскадрильи. Это обстоятельство озадачило само по себе, ибо обычно все дела курсантов решались в пределах летной группы звена и отряда, а в штаб вызывали лишь тех, кто допустил серьезные упущения в летном деле или в поведении. Прибыв в штаб, я представился командиру эскадрильи майору Погрешаеву. Здесь же присутствовали комиссар эскадрильи старший политрук Ковба, командиры отряда и звена.

Отметив мои успехи в обучении и напомнив о вступлении в партию, командир эскадрильи сказал, что мне оказано большое, даже особое, доверие после завершения программы стать летчиком-инструктором в родном училище.

Меня это предложение застигло врасплох - ведь я давно уже настроился на назначение в строевую часть и не желал ничего другого. Мелькало, конечно, порой опасение, что могут оставить инструктором, тем более что некоторые из моих товарищей проявляли такое желание и часто об этом говорили. Но почему-то верилось, что все сложится так, как задумано. Вот почему я молча, с внутренним смятением слушал разъяснения моих наставников о важности и благородстве инструкторского труда, в душе с ними соглашался, но на прямой вопрос Погрешаева, желаю ли остаться инструктором, ответил твердым отказом.

Естественно, потребовались объяснения, хотя, полагаю теперь, для опытных командиров мои аргументы не были ни неожиданными, ни убедительными. Сколько таких бесед провели они с кандидатами в инструкторы и почти всегда слышали одно и то же: "Хочу в строевую часть, туда, где готовят боевых летчиков". Я еще добавил, что буду проситься в действующую армию. Ведь как раз в это время шли жестокие бои на земле и в воздухе в районе реки Халхин-Гол. Казалось, что все мы, летчики - выпускники уже готовы разить врага, способны успешно выполнять любые задания командования, одерживать победы в сражениях крупного масштаба. Это было, конечно, заблуждением.