Бен-Цион Тавгер - Мой Хеврон

Здесь уместно вспомнить еще одну историю. Было это в 1968 году. Все поселенцы во главе с равом Левингером жили тогда уже в здании военной администрации. Справляли свадьбу Бени Кацовера в Хевроне. Трое поселенцев — Цви Кацовер (брат Бени), Феликс и Элинсон, взяли столик, поставили его возле Меарат га-Махпела и принялись торговать напитками. Они хотели, чтобы евреи, которые посещают Меарат га-Махпела, в том числе и многочисленные туристы из-за границы, могли бы выпить и закусить у еврея, а не у араба, и были бы уверены, что продукты кошерные.

Словом, открытие киоска началось со столика на свадьбе Бени Кацовера, без разрешения властей, вопреки сомнениям и страхам большинства евреев — жителей Хеврона. А когда начались дебаты на тему — можно ставить столик или нельзя, не выгонят ли поселенцев из Хеврона за самовольство и тому подобные споры, это привело только к тому, что прилавок сломали. Пришли солдаты и утащили его. Тогда поднялся скандал в Кнессете. Члены правительства объявили, что это грубая акция. Решено было создать лучшие условия для поселенцев, и их перевели из гостиницы Кавасме в здание военной администрации, а киоск снова поставили. Вскоре он превратился в еврейский ресторан, возглавляемый Цви Кацовером, и стал первым (а долгое время и единственным) еврейским объектом в центре Хеврона. Вот вам пример того, как вопреки закону решительные действия дают положительный результат. Беда в том, что поселенцы нередко сомневались, правильно ли идти таким путем. Они хотели опереться на власть, свалить ответственность на чьи-то плечи. Я считал это аморальным.

Потом уже, как говорится, на собственной шкуре, пройдя через многочисленные суды, я почувствовал, каковы они — законы военных властей. Убедился, как они сами нарушают законы, руководствуясь исключительно политическими соображениями. Я бы назвал это, возможно, резко, но точно — политическим самодурством.

Что такое закон и что такое законные действия? Формально понятий таких не существует. В Израиле, как это известно, нет государственной конституции, кодекс законов составлен из положений Гмары, ТАНАХа и Торы, наследий турецкого владычества и британского мандата. Исход судебного разбирательства зависит от твоего юриста и от суммы денег, которые ты можешь затратить. Следовательно, не нужно бояться, что действия твои незаконны, поскольку даже суд объективно затрудняется это определить.

В этой связи мне хочется привести выражение губернатора Блоха, которое он неоднократно повторял:

— Хок-мок!

Блох намекал, что военные власти опираются чаще на «мок». То есть на то, что им в голову взбредет. В юриспруденции губернатор был не слишком силен, зато был человеком прямым и говорил то, что думал. Когда на высшем уровне решался вопрос о Меарат га-Махпела, то этим «моком» были соображения политические, а не закон. А если что-то решалось на более низкой инстанции, то «моком» было всего лишь настроение командира или офицера.

Постигнув эту механику, я понял: надо взять ответственность на себя и никого ни о чем не спрашивать. Действовать надо смело, при всем уважении к армии осуждать ее незаконные действия и, по возможности, стараясь не конфликтовать с нею, не отступать от своих намерений. И не бояться закона, поскольку совесть моя перед ним чиста. Пусть предают суду, из этого ничего не получится.

В Израиле принято бояться суда, ареста, заведенных на тебя дел. Меня же вероятность попасть под суд никогда не останавливала. Напротив, я даже хотел этого — чтобы получить трибуну, положить конец ситуации, когда еврейская власть запугивает евреев и не меняет порочных порядков, точнее — беспорядков. А их было много в Хевроне.

Я решил начать с Меарат Га-Махпела.

Обратился к раву Левингеру. Что он думает о Меарат га-Махпела? Каково его мнение о том, что евреи могут прийти туда только как туристы? Устраивает ли это поселенцев Кирьят-Арба? Он особенно подчеркнул, что Меарат га-Махпела — «объект весьма чувствительный», догадываясь, видимо, что я собираюсь что-то предпринять.

— Не стоит тебе сейчас заниматься этим! — предупредил он меня.

Но я на этот счет придерживался другого мнения. Если бы я спросил рава: делать мне что-то или не делать, а он мне ответил — «нет», я, конечно же, должен был его послушаться. Но я попросил его только описать положение — каким его видит он? Поэтому я ничем не был связан.

После этого разговора я уже знал, что надо предпринять. Поговорил со своим сыном Элиягу — он учился в ешиве и хоть как-то разбирался в вопросах религии. Это было время летних каникул, когда Элиягу каждое утро ездил с Армони на хлопковые поля. Мы все продумали и приготовили заранее: когда спустимся в Меарат га-Махпела, наденем на себя цепи и привяжем ими себя там… Собственно, это были не цепи, а алюминиевые полосы от сохнутовской кровати. На вид они, как железные, но на самом деле гибкие и мягкие. Я нарезал полосы, просверлил в них дыры, надел замки.

Несколько дней ожидания были тягостны, особенно для сына, которому было всего 15 лет. Для психики подростка это большое испытание: пойти тайно в Меарат га-Махпела, святое для евреев место, не зная заранее, чем все кончится. Но я был спокоен и уверен в нас. Мой прошлый опыт в Советском Союзе, когда приходилось бороться с КГБ, закалил меня. Мы с сыном решили идти вдвоем (а если удастся, прихватить с собой и других людей), зайти в Меарат га-Махпела в дозволенные для посещения часы, и когда наступит время уходить, не выйти, а приковать себя цепями. Этакая форма пассивного сопротивления…

Я был убежден, что никакого закона не нарушаю. В Израиле существует закон, по которому запрещаются любые виды религиозного притеснения. То, что евреев не пускают в Меарат га-Махпела, — явное нарушение данного закона. Вот что хотелось мне подчеркнуть.

Я понимал, что нас могут арестовать, предъявить обвинения, и не строил иллюзий. Если власти охраняют порядок, значит, они чем-то руководствуются. По слухам я знал, что существует соглашение между Моше Данном и Джабри: эти два деятеля от имени двух народов решили, что Меарат га-Махпела останется мечетью, евреям же будет позволено приходить сюда, как туристам. На данном этапе я не собирался посягать на законность этого документа — позорного для еврейского народа, живущего в своем государстве. Я только хотел посмотреть на него! Потому что никто не видел этого документа. Пусть будет арест, пусть будет суд. Я хочу увидеть документ, услышать закон, на основании которого предъявят мне обвинение.

И вот настал тот день, когда мы смогли осуществить задуманное.