Петроний Аматуни - На крыльях

— Шашин.

— Вы, я вижу, сами лётчиком стали?

— Да. Летаю на ПС-9, командиром корабля. А вы? Не оставили лётную работу?

— Нет. Летаю на Г-2.

— Ваши полёты на «Фармане»… — Шашин хотел сказать «вдохновили меня», но постеснялся говорить так высокопарно, замялся и сказал другое: — Я и сейчас так хорошо помню, точно всё это происходило неделю назад.

Сацевич понял и благодарно потрепал его по плечу.

— Мне это приятно, — сказал он. — Вы сейчас свободны?

— Да.

— Пойдёмте на воздух, побеседуем.

Они проговорили почти до полуночи и расстались друзьями.

* * *

В 1936 году, когда Шашина перевели в Ашхабад, они встретились вновь, и Иван Терентьевич, пожелавший летать на более тяжёлых самолётах, был назначен к Сацевичу… вторым пилотом.

Сацевич обрадовался.

— Видишь, как порой жизнь людей сводит, — весело сказал он. — Даже летать довелось вместе… Ну что ж, Ваня, берёмся за дело. Полетим с тобой в Каракумские пески…

Летали на Г-2. Это огромный четырёхмоторный самолёт. На носу его имелся «моссельпром», так прозвали лётчики штурманскую кабину, почти все стенки которой сделаны из прозрачного плексигласа. Штурмана в экипаже не было, и «моссельпром» временно превратили в раздевалку.

Пилотские сидения на Г-2 расположены высоко, кабина сверху открыта. Позади, в специальных отсеках, находились первый и второй бортмеханики. В крыльях и фюзеляже размещали до пяти тонн груза.

На этом самолёте Шашин сделал с Сацевичем шесть рейсов по двести пятьдесят километров в один конец. Туда везли на рудники питьевую воду, а обратно — серу. Старались вылетать пораньше или под вечер: в середине дня нестерпимо жгло солнце. Да и по утрам оно не баловало пилотов. Чем выше взбирается по среднеазиатскому небу безжалостное светило, тем больше разоблачаются пилоты и бортмеханики, пока не останутся в трусах.

— Дальше раздеваться бесполезно, — шутил Сацевич. — Придётся закаляться…

Техника пилотирования Шашина ему понравилась. Иван Терентьевич не допускал резких движений рулями, за штурвал держался не «всей пятернёй», а кончиками сильных цепких пальцев и чувствовал, вернее предчувствовал, малейшее колебание машины. Он превосходно знал конструкции самолёта и моторов и теорию полёта.

— Недурно летаешь, — сказал ему Сацевич, хотя был на похвалы скупой. — Точно пилотируешь, так всегда летай. Не позволяй себе относиться к самолёту свысока… Только на «Вы»!

В свою очередь Шашин внимательно присматривался к технике пилотирования старого лётчика, к его посадкам, запоминал его практические советы.

— Даже когда человек ничего не делает — время идёт! — многозначительно говорил Сацевич. — Так и в полёте… Всё нормально у тебя, но не забывай, Ваня, что ты в воздухе, то есть в условиях, не совсем обычных, и не смей самоуспокаиваться. Ведь постоянное внимание лётчика — это и есть основа безопасности любого полёта.

В полетах с Сацевичем ничего особенного не происходило: ни разу не сдал мотор, не вставала на их пути песчаная буря и все приборы и агрегаты на самолёте работали исправно, но эти полёты дали Ивану Терентьевичу Шашину многое.

Вообще говоря, лётный опыт приобретается главным образом за счёт «обычных» полётов. Поговорите с любым бывалым лётчиком, и он подтвердит это. «Страшные» случаи сейчас чаще бывают в рассказах совсем ещё юных авиаторов и… робких «начинающих» пассажиров Аэрофлота. Ей-ей!

Беседуя со старыми лётчиками, я пришёл к заключению, что надо, выполнить тысячу полётов, чтобы в одном из них возникло действительно рискованное положение. Понятно, что лётчик выйдет из такого положения благодаря опыту, полученному им в предыдущих обычных полётах, а не станет сразу мастерски летать потом, после того, как ловко вывернулся из беды. Десять «обычных» полётов могут сделать одиннадцатый выдающимся.

Сацевич оказался для Шашина одним из первых наставников, до конца внушившим ему эту мысль, совершенно обязательную для настоящего зрелого лётчика.

— Летая с Сацевичем, — рассказывает Иван Терентьевич, — я особенно чётко стал понимать, что романтика лётной профессии — в её трудности, в высоте, скорости и, самое главное, в точности полёта. И, наконец, между этими двумя встречами с одним из ветеранов русской авиации уложилась вся моя юность.

…Весной 1934 года курсантов перевели в эскадрильи для обучения полётам. Петра Абрамова назначили в группу молодого инструктора Дядечко, воспитанника этой же школы.

Инструктор попался требовательный. Решал всё быстро и, хотя обучал только первую свою группу, был на хорошем счету за отличные полёты. Высокий, смуглый, черноглазый, с фигурой спортсмена, Дядечко понравился своим курсантам и внушил доверие. «Сразу видно, что лётчик!» — подумал о нём Петр.

Обучение начали по тогдашней системе — с рулёжек. Для этой цели выделили старый негодный самолёт, ободрали крылья, чтобы он случайно не взлетел. На нём инструктора учили своих курсантов рулить по аэродрому.

Сели в такой «самолёт» и Дядечко с Абрамовым. Растерялся, оробел Петр в пилотской кабине. Отчего-то сразу позабыл, что к чему. Вместо движения по прямой, машина то кружилась на месте, то прыгала бог весть куда.

И чем хуже обстояло с рулёжкой, тем сильнее волновался Абрамов, а чем больше волновался, тем хуже шло дело. Получился заколдованный круг!

— М-да, так шаром и катаемся… — ворчал инструктор. — Так «рулят» разве лишь в цирке! Вылазь, Абрамов, всё равно дела не будет.

Вылез. Обмяк весь, головой поник. Ночью в общежитии не мог уснуть: перебирал в памяти правила грамотного руления и всё думал: может, зря он взялся за такое дело? Не быть ему лётчиком.

Долго он мучился сомнениями и понимал, что лётная судьба его висит на паутинке.

… Юноша прислушался: товарищи его уснули. В спальне тишина. Пётр откинул одеяло, натянул на себя летний комбинезон и босиком, ступая осторожно, по-кошачьи, вышел из общежития. На его счастье самолёт для рулёжки стоял близко и не охранялся.

Неслышно залез он в кабину, положил на ребристые прохладные педали босые ноги и мысленно представил себя во время рулёжки.

«Значит, так: если самолёт уводит влево, я нажимаю вот на эту… нет, на правую педаль. А если я хочу развернуть самолёт вправо, то надо нажимать… гм… тоже на правую педаль! Но почему в обоих случаях на одну педаль?! Ах да, потому что в том и в другом случае я хочу отклонить машину вправо! Так… А газом я, значит, буду работать следующим образом…»

Часа два пробыл Пётр в самолёте, усваивая основные правила рулёжки, а главное — привыкая к кабине, к расположению в ней секторов и рычагов управления и приборов, к смешанному запаху авиационного лака, бензина и масла, к самой мысли, что ему действительно доверят управление самолётом и хотят научить его летать, если только он окажется подходящим человеком.