Валерия Носова - Комиссаржевская

Оговорившись, что средства на организацию школы, как и для театра, придется добывать гастрольными поездками, значит придется себя ограничить в расходах, Вера Федоровна тут же мечтательно начала фантазировать:

— Я хотела бы иметь помещение в стиле готики, высокое, светлое, с большим тихим залом и с круглыми цветными окнами… С одной стороны балкон — с видом на луга и отдаленный город… Везде в комнатах— розы, хризантемы, белые лилии… Впрочем, — быстро опомнилась она, заметив противоречивость своих инструкций, — все это недостижимо пока… Придется приспособиться и взять просто светлую квартиру на шумной улице… Но будем устраивать загородные прогулки, лекции в лесу, в поле…

Вера Федоровна, повернувшись к окну, готова была предаться молчаливым мечтам. Но, вспомнив, сколько еще не решенных вопросов о будущей школе, продолжила беседу.

— Полной программы у меня нет пока. Ее будем вырабатывать вместе с теми людьми, которые будут привлечены к участию в этом деле. Пока я заказала статью, которая будет вступлением к программе… нашей художественной школы…

— Художественной вообще или театральной, Вера Федоровна? — спросил будущий заведующий.

— Не знаю, я еще не знаю, как она будет называться. Но школа не должна и не будет учить лицедейству. Развитие темперамента и индивидуальности каждого должно идти в полной свободе. Ничего нарочитого, никаких навыков и трафаретов сцены! — все более и более увлекаясь, властно наказывала Вера Федоровна, путая свои передовые взгляды и представления о воспитании молодежи с заимствованными у представителей символического искусства. — Нужно, чтобы все жили красотой, поэзией, лирикой. Принцип свободного обучения полный, и он — основа всего. Подготовительная работа, устремления ученика совершенно самостоятельны, и только на эту законченную работу придет руководитель…

Она говорила и не замечала, что в этот момент так же далека от правды жизни, от основного принципа любого искусства — искренности и идейности, революционной идейности, как была далека в театре на Офицерской, когда играла Гедду Габлер, следуя «новаторской» концепции Мейерхольда, или восторгалась декадентскими субботами. Она наивно мечтала о свободе прогрессивного творчества, а сама заранее отдавала свою школу под влияние Белого, Бенуа, Бакста.

— Тогда это школа гениев… — восхищенно заметил собеседник Веры Федоровны. Без всякого умысла с его стороны фраза прозвучала иронией.

— Вопрос этот сложный, — поспешила сказать Вера Федоровна, — я не предрешаю его сейчас, и он открыт… Вот все самое существенное, остальное детали. К ним мы вернемся еще не раз!

Новый идол — школа — захватывал Комиссаржевскую все больше и глубже. Письма, телеграммы летели во все концы. Со специальными поручениями уехал в Петербург Дьяконов. В Тифлисе уже ждала обратная почта, которую Вера Федоровна жадно перечитывала, торопливо разрывая конверты. Андрей Белый отвечал согласием провести ряд лекций по эстетике, но отказывался жить в Петербурге.

— Хорошо, для москвичей — Брюсова и Белого — можно будет устроить систему гастролей… — отмечала на письме Вера Федоровна.

Вячеслав Иванов принимал на себя чтение лекций по истории древнеевропейской литературы и истории театра, но рекомендовал привлечь к чтению эпизодических лекций на новейшие художественные темы Д. С. Мережковского и Д. В. Философова.

Немедленно, едва расположившись в номере гостиницы, Вера Федоровна пишет крупно, размашисто одно письмо за другим и сама относит их на почту.

С Тифлисом она давно знакома, в Тифлис из Новочеркасска приезжала она к отцу, здесь все напоминает ей раннюю пору жизни и отца — первого друга и учителя.

Гастроли в Тифлисе Вера Федоровна закончила благотворительным спектаклем в Народном доме и на другой день уехала в Кисловодск на две недели отдыхать. Труппа должна была собраться в Баку к двадцатому декабря.

Большая часть актеров оставалась отдыхать в Тифлисе, старом театральном и музыкальном городе.

Когда-то здесь и получило свою известность Товарищество новой драмы, возглавляемое Мейерхольдом. В этом товариществе видное положение занимал Нароков, затем как-то неприметно появился Закушняк — молодой человек в холщовой блузе, скромный и тихий, с приятным и интересным лицом. Нароков очень быстро, старым актерским путем, сблизился с ним.

— Мейерхольд влюблен в Метерлинка. А как вы на этот счет? — спросил он новичка.

— Интересно, знаете, все-таки…

— А насчет стилизации?

— Отчего же?

Потом выяснилось, что Закушняк украинец, окончил университет, изумительно читает Чехова и Гоголя.

Закушняк оказался прекрасным актером, ищущим новых путей в театре, умным и культурным, удивительно простым и искренним на сцене. За два-три месяца на сцене он стал любимцем тифлисской публики, сменил парусиновую блузу на серый сюртучный костюм с красной гвоздикой в петлице, суконную кепку— на широкую фетровую шляпу и переиграл множество разных ролей.

Переходя в театр Комиссаржевской, Мейерхольд взял с собой Закушняка. Условия Нарокова петербургским театром приняты не были, и друзья расстались.

Судьба столкнула Нарокова со старым товарищем в этой поездке, с Комиссаржевской, и они весело, как встарь, проводили время отдыха в Тифлисе, показывая и объясняя красоты своеобразного города товарищам по труппе. Тифлис словно опьянел от театра Комиссаржевской. Актеров нарасхват приглашали из одного дома в другой. Революционному городу, на улицы которого когда-то артиллерист Мгебров выводил свою роту в помощь рабочим, в эти годы реакции пришел на смену сытый, пьяный город купцов и чиновников. Интеллигенция, еще не утратившая до конца веру в возможность победы свободы над реакцией, искала общения с актерами, которые несли призывы к добру, свободе, борьбе.

Новый, 1910 год встречали в Баку. Собрались у Веры Федоровны, пели, гадали на воске, рассматривая нелепые восковые фигуры, вынутые из воды. Вера Федоровна то со смехом, то с испугом подносила их близко к стене, догадываясь, что говорила о будущем их неверная тень. Весь вечер она была необычайно весела, охотно пела. По просьбе гостей раз пять спела один и тот же романс: «Я б умереть хотел на крыльях вдохновенья…»

Особенно проникновенно звучали у нее строки:

Потом, бессознательно поддавшись вдохновенному исполнению, Закушняк прочел красивую поэму Эдгара По «Колокольчики и колокола». В поэме несколько раз повторялись жуткие строки: