Владислав Лебедько - Хроники российской Саньясы. Том 2

Пока трудно однозначно сказать, решу ли я вернуться к теме «Российской Саньясы» в будущем, но сейчас мне кажется, что выражено все, что хотелось. На мой взгляд, несмотря на то, что многие интересные явления Российской Саньясы остались, так сказать, за кадром, идея, воплощенная в двух томах, выглядит на данном этапе логически завершенной и цельной. Хотя какие-то отдаленные проекты по продолжению темы иногда грезятся. Но для продолжения работы нужно созреть, стать самому новым…

Итак, второй том я хочу закончить небольшим рассказом о себе. Конечно же, чего греха таить, с элементами саморекламы, — ну, а почему бы и нет? По крайней мере, постараюсь быть честным и непредвзятым.

Для меня самого (а даст Бог — и для кого-то из читателей) будет полезно сделать пересмотр того, что было связано с внутренней работой, с практикой, с поисками Истины. Это позволит честно взглянуть на ситуацию и поставить себя на то место, где я нахожусь, а не где хотелось бы себя видеть, или где хотелось бы меня видеть читателю…

Началось у меня все, как и у большинства персонажей этой книги, с детства. Пожалуй, одно из первых сознательных воспоминаний детства связано с осознанным сновидением. У многих детей, осознанное сновидение — отнюдь не редкое явление, хотя, вырастая, большинство забывает об этом. А у меня где-то в возрасте трех лет стали очень часто случаться сны, в которых я просыпался внутри сна и начинал понимать, что я сплю. Длилась такая ситуация достаточно долго: с трех до пяти лет я очень часто попадал в осознанное сновидение, потом это стало случаться все реже, хотя лет до двенадцати отдельные случаи происходили. Это потом уже, занимаясь практикой внутренней работы, годам к двадцати пяти — тридцати я стал сознательно обращаться к теме осознанного сновидения и, иногда что-то получалось, — некоторые эпизоды я описал в первом томе «Хроников». Так вот, если вернуться к периоду трех — пяти лет, то именно тогда впервые проявились два мотива, которые и стали движущей силой для внутренней работы. Это были, на первый взгляд, совершенно противоположные мотивы: страх и интерес. Страх перед Неизвестным и благоговейный, трепетный интерес к Неизвестному. Эти два состояния сопровождали меня очень долго, можно сказать, до сих пор. Интерес направлял меня к Неизвестному самым непосредственным образом. Но чем больше я входил в Неизвестное, тем сильнее становился страх. Страх, в свою очередь, послужил толчком для внутренней работы опосредованно — превратившись в проблему. Я стал искать пути избавления от страха или преодоления его, что привело к необходимости заниматься различными психотехниками, анализом своей личности. Через это я пришел к психологии.

Возвратимся к трехлетнему возрасту. Я стал просыпаться внутри сна. И мир, в который я попадал, был другим: загадочным и непривычным. Сейчас трудно вспомнить, что там конкретно происходило, но ощущение загадочности я помню точно. Мне становилось очень любопытно, как это я только что заснул в своей комнате и вдруг попал в незнакомое место. Я начинал щупать себя и не чувствовал тела. Это было подозрительно. Но рядом не было родителей и меня охватывало одиночество, ощущение того, что я потерялся и панический страх, что я так и не вернусь обратно к маме и папе. После нескольких таких просыпаний внутри сна я придумал «технологию», которая позволяла мне убегать из такого осознанного сна и реально просыпаться дома в своей кроватке. «Технология» эта была нехитрой и состояла в усилении страха до предела, что и приводило к реальному пробуждению. А использовал я для этого образ злого людоеда. Как раз в тот период мне читали сказку про людоеда. Так что, когда я попадал в осознанное сновидение и понимал, что я проснулся в другом мире, я кричал: «Съешь меня — людоед!» Тут же прибегал людоед, хватал меня и я просыпался или переходил в другой сон. Убедившись за несколько раз, что «технология» работает, я чуть осмелел и стал потихоньку осматриваться в том новом мире сна, где я стал себя осознавать. Я знал, что в любой нужный момент позову людоеда и, так как тот был безотказен, я вернусь домой к родителям. И так было если не каждую ночь, то, по крайней мере, очень и очень часто. Позже, лет в шесть — восемь, когда подобные просыпания во сне изредка случались, я уже, конечно, не прибегал к помощи людоедов, тем более, что чем старше я становился, тем короче были моменты осознания себя спящим и пугаться я не успевал.

Следующий фрагмент, который всплывает в памяти, тоже относится к возрасту трех — четырех лет. Дело было летом в Репино. Как-то я с дедушкой шел к морю и по улице проехала очень интересная машина: с разными шлангами, ведрами, приспособлениями какими-то. Я спросил, кто это поехал. Дед ответил, что это ассенизатор. Естественно, у меня, как у юного любителя техники, появилась навязчивая мечта стать ассенизатором, когда я вырасту. О чем я всем и говорил тогда. Взрослые удивлялись. А я вот вырос и эту самую мечту в метафорической форме осуществляю… Детской мечте я остался верен…

Среди воспоминаний раннего детства — частые эпизоды, связанные с небом. Я очень любил смотреть на небо, и почти растворялся в нем. И всякий раз, когда растворение вот-вот должно было произойти, я опять таки пугался исчезнуть в нем и даже упасть в небо. То есть возникало совершенно отчетливое ощущение, что все переворачивается вверх ногами и я вот-вот буквально упаду в небо. Я хватался за траву, вскакивал на ноги и пугался. Это опять проявление двух ведущих противоречивых мотивов — страха и захватывающего интереса… Опять «хочу и боюсь». Дальше вокруг этого «хочу и боюсь» складывались самые разнообразные сюжеты. Вот, например, такой. Я очень рано научился читать. А дома у нас была хорошая библиотека, в том числе с большим количеством старых огромных томов, энциклопедий, специальной литературы — научно-технической и медицинской… Так вот, кроме сказок и детских книжек повадился я в шесть лет читать энциклопедию. И особенно меня интересовали почему-то древние греки. Помню, был период, когда я выискивал именно их, читал о них и наполнялся каким-то чувством, которое сейчас можно обозначить, как нечто мистическое, сюрреалистичное, манящее и пугающее. Я читал про Гераклита, Демокрита, Пифагора, а они были изображены не в виде портретов, как, например, знаменитые деятели более поздних эпох, а в виде скульптурных бюстов с пустыми глазницами, — от них веяло какой-то магией времени, древности, вечности. Тем более, что и в статьях про них говорилось о взглядах на устройство мира, пространства, времени… Это влекло, как что-то грандиозное и непостижимое, но одновременно и страшило.

Через эти вещи я впервые стал задумываться об устройстве мира в самом широком смысле, стал пытаться проникнуть в такие категории, как Время, Вечность, Смерть… Сейчас я могу сказать, что это были стихийные попытки медитативно войти в эти категории. Я очень часто, буквально по несколько раз на дню, делал попытки постигнуть, охватить эти невероятные понятия. Я не мог успокоиться, — так сильно волновали меня эти темы. И, опять же, каждый раз, через несколько минут сосредоточения на этих вещах, меня охватывало ощущение чего-то столь грандиозного, чего-то такого, что мое сознание никак не могло вместить и возникал острый, леденящий страх, — я покрывался холодным потом. Тем не менее, я снова и снова возвращался к попыткам осознать эти категории и вместить их в себя, хоть это так и не удавалось…